И вот теперь повсюду валяется время, которое кто-то потерял, и что нам с ним делать? Мама! Не то ли это время, которое кто-то другой потерял из-за вашего сына, когда тот ударил этого другого по голове? Нет, сын, которому адресован упрек и который сам ожидал удара, не знает, куда девались секунды другого. Не знает, где потерял решающие секунды другого. Ну, у нас их тоже нет. Мы представляем себе это так: чем больше всею впихиваешь во время, тем сильнее оно расширяется. Это время каждому принесет что-нибудь, оно ведь еще совсем новое.
Женщина. Ну ладно, ладно, я перестану презирать живое тело и оплакивать мертвое, так как и дальше культивировать презрение означало бы в то же время предавать тело моего сына, благодаря которому душа, что я в него вдохнула, хотя и странствует, но никогда не подсаживается ко мне, ей нельзя даже на мгновение перевести дух. Я пытаюсь вселиться в своего сына. Он срывает со своего тела защитный колпак души и, словно из бутылки, какую бегуны, не останавливаясь ни на мгновение, хватают со стола с освежающими напитками, разбрызгивает себя по полю. Разбрызгивает без пользы для себя, ничем не защищенный. Его тело беспокоит его только тогда, когда он на минутку устраивается для приема пищи. Если так пойдет и дальше, он скоро превратится в юного покойника или во всяком случае окажется в больнице. Что ж, я привыкла жаловаться. Он не знает ни минуты покоя, мой сын, все время шумит. Должно быть, раньше он много страдал, а я не могла избавить его от страданий. Как хотите, но что касается меня, то я всегда работала над тем, чтобы как можно реже соприкасаться с телесностью. Однажды меня и впрямь задело за живое! Это когда меня назвали чопорной клячей. Я тогда как раз записалась на курсы танцев — по причине страстной влюбленности. И зачем только я это сделала? Белье я стягиваю с себя сразу, уже через два дня, жаль только, не могу сдирать и кожу. Даже белью я не даю слишком тесно соприкасаться со мной. Рождение ребенка было для меня очень болезненным соприкосновением с чем-то чужим. Может, поэтому я к нему так привязана? Он — мой единственный сын. Аполлон! Да, — именно он! А теперь? Он хочет стать знаменитым и выражать себя не только в замечательных речах, но и своим телом, этим злом, без которого, похоже, он просто не может обойтись. Как раз я-то ему его и сделала. Потому что у всех других детей оно тоже было. Не надели я его телом, он бы хоть не ныл постоянно, как трудно ему с ним справляться. И почему я не сделала его более крепким. Оно, значит, слишком громоздкое, раз ему хочется его преодолеть.
А потом оно снова встает у него на пути, его тело. Сын, стало быть, не ценит ничего, что получил от меня. Не потому ли он купил себе новый «Фольксваген»? Вместе с медлительностью своего тела он заодно хотел бы избавиться и от матери, которая беспрестанно о нем думает, как этот равномерный олимпийский огонь, которому никак не удается отыскать олимпийский дух, потому что вокруг все еще слишком темно, а юпитеры телевидения еще не установлены. Минуточку, телевидение вот-вот появится!
Да, если бы не было мамы. Зато вот он, ее солнечный бог, он, если ему надо, запросто меняет трассу, свою золотую трассу. Идя возьмем вот этот вид спорта: кто-то встает на носки и сворачивает кому-то шейный позвонок, жертва дергается и хрипит, возможно, на помощь ей придут несколько тысяч, кровь за кровь, а потом они бросят свои мотоциклы на залитом солнцем берегу реки, растянутся на травке, повернув лица к солнцу, позагорают и помчатся дальше, чтобы любоваться новыми местами, а после осмотра, естественно, снова разлягутся под лучами милого моему сердцу солнца. Поразмышляют о том, не смотаться ли им в Доминиканскую республику, но откажутся от этой затеи. Подумают, не съездить ли на Сейшелы, но и эту мысль отбросят. Мой сын любит не только лето, но также зиму, весну и осень! Потом он, мой повелитель, возвращается домой, война пришла к благополучному завершению. Я вообще не приемлю войны и часами убиваю время перед телевизором, чтобы поплакать и пожаловаться. Мне не позволяют хоронить мертвых. Мне можно только смотреть. Такая подлость! Мы женщины. Мы медицинские сестры. Мы совершенно раздавлены этой горой трагедии!