уже похороны готовить надо, к ней везут - выхаживает. Вера Ивановна так и обомлела. - Серёж, ты слышишь, ЧТО ты говоришь? Бабка? Знахарка? В нашем советском государстве? Может, ведьмы у нас есть ещё? Сергей промолчал, ему самому не нравилась эта тема. Вскоре упавшего рабочего судили, он получил условно, но с ответственной должности, слава Богу, уволили. Но никак не шла из головы Веры Ивановны знахарка с острова. Может быть, её соседи и друзья, вместо того, чтобы посещать высококвалифицированных специалистов советской медицины, ходят как враги народа через старый мост, через лес вековых акаций, пробираются заросшими тропками и языческими курганами к избушке бабки-колдуньи? Что ж теперь, следить, дабы роженицы не побежали к повитухе, что ребёнка сахарком выманивает, а к докторам-акушерам попали? - Нет! - сказала Вера Ивановна себе вслух. - Не будет в моём городе ведьм и антисоветчины. Изживу Кручиху! И не было в её словах ни лицемерия, ни наигранности и ни властолюбия, а только бесконечная преданность идее и вера в светлое будущее. ... Переехали мост через Днепр. Милиционер, инспектор и верный Вере Ивановне молодой пристав Витя тряслись в тесной кабине грузовичка с открытым кузовом, выделенного горсоветом для нужд суда. Путь их лежал по нерукотворной аллее из огромных деревьев. На земле, топтанной веками тысячами ног, образовался ровный наст, который за слоем пожухлых листьев и огромных стручков казался асфальтом. Ехали в ряд на переднем сиденье, все они были ещё молоды, ни одному не было и тридцати. Инспектора сморило, и он безжизненно откинул голову на приоткрытое пыльное стекло дверцы, уронив при этом свою папку под ноги. Милиционер, сидевший посредине, заговорил первым. - Что нас сюда понесло? Сдалась вам эта старуха. Никого не трогает, живёт себе смирненько... С нами служил один... Васька. Год, как мы последний раз с ним и приятелями соображали... Завёл себе бабу отменную, из деревенских, ну, кроме жены... А теперь что? Не пьёт, двойню родил, к жене вернулся. А говорят, она к Кручихе сходила. И это, думаю, не самое ещё дурное... Витя лишь простодушно улыбнулся: - Стыдно вам, товарищ лейтенант, в бабушкины сказки верить. Грошенко у нас всегда знает, что лучше для народа. А мы, исполнительная власть, должны, так сказать, приводить... - Ага, как обратит, будешь, исполнительная власть, по лесу жёлуди из грязи пятаком вышкрябать... Тут уж оба прыснули и больше к этому разговору не возвращались. Аллея кончилась домиком из белого кирпича. Огромная дубовая дверь висела на кованых петлях. Чувствовалось, что строению много лет, но выглядело оно опрятно и ухоженно. Витя пошёл вперёд; продирая глаза, следом сорвался инспектор, и не торопясь последним двинулся лейтенант. Постучали несколько раз. На третий к ним вышла старуха, в узорчатом платке, в длинной чёрной юбке в заплатках и с босыми ногами. - Вот уж странно, да, - подумал Витя-пристав, - у нас в деревнях старики валенок и летом не снимают, а эта... - и приветливо сказал: - Здравствуйте, Варвара Богдановна! - Все Кручихой зовут, и вы зовите також. Из-за плеча Вити высунулся потерявшийся было в своей папке инспектор: - А документ у вас какой-либо имеется, подтверждающий, так сказать, личность?.. - Докумен? - удивилась Кручиха. - Сейчас поищу. Старуха скрылась в темноте своего жилища, а молодая исполнительная власть не решалась зайти. Через несколько минут Кручиха, на ходу открывая слипшуюся жестяную банку, протянула им древнюю бумагу с неизвестными, едва различимыми печатями. То ли дореволюционными, то ли времён революции. Приехавшие смутились. Опять очнулся инспектор: - А как же вы, можно так выразиться, не работаете? Как же вы, понимаете, питаетесь? - Так куда ж мине? - обомлела старуха. - Лет-то скока, знаешь? Я на пенсии уж пребываю. - Кстати, сколько вам лет? - раскручивал отоспавшийся в машине. - У нас нигде не указано... и тут... - задумчиво посмотрел на документ Кручихи инспектор. - Пенсия на вас приходит в собес. Так вы её не получаете. На что вы, позвольте спросить, живёте? - Мине с Хортицы-рыбы сойти стало невмоготу, ножки уже не ходють. А, что люди принесуть, тем и живу. Хату мне чинють. Огород подсобляють. Лет же мине, столько и не надобно, пора и честь знать, да всё нетути вершка. Хоть никто из младшего состава и не понял толком слов Кручихи, инспектор снова встрепенулся и затараторил: - Ах, ну ясно, ясно. Так за что, разрешите поинтересоваться, за какие такие духовные или материальные блага, вас кормят советские граждане?.. - А это уж не твоя, сыночек забота, я ничого ни с кого не требую, не прошу, не выманиваю. Уходите отсель, прошу очень... Старуха закрыла дверь, а когда троица повернулась уходить, Кручиха в дверную щель добавила: - Вы своей Соломонихе передайте, чоб более ко мне не подсылала. Я и сама скоро отправляться буду. Чо меня судить?.. Часто верный пристав и Сергей Ливнянский пытались отговорить Веру Ивановну Грошенко судить старуху. - Ну что она тебе сделала? - напирал Сергей. - Смирись, народ у нас тёмный, всегда будет к бабкам ходить. А Кручиха и правда, как сказывают, целительница от Бога. - Вер-Иванна! Вы ж судья. Вам и нельзя пристрастной быть и делами такими заниматься. Если кто узнает... - Вы мне оба лапшу не вешайте! Преданья старины глубокой вам уже все глаза застили. Сами, небось, к ней ходили?! И оба мужчины дружно мотали головами и возмущались. Несколько месяцев минуло, и в здании горсовета появилась Кручиха, смурно ковыляя по блестящим коридорам. Её привезли всё те же пристав Витя и инспектор. В небольшом зале сидела Вера Ивановна и ещё несколько чинов, но говорила лишь судья. - Варвара Богдановна Облацкая? - Да, - Кручиха была мрачнее тучи. - Скажите, правда, что Вы принимаете у себе людей и якобы лечите их при помощи магии, за это требуя материальные блага? - Чо вы такое говорите?.. Да как это... - Ввести свидетеля! - отрезала судья. Витька-пристав шмыгнул из импровизированного суда и возвратился с тем самым пьяницей в руках, который полгода назад упал с плотины. Тот испуганно озирался и, подрагивая, встал перед Верой Ивановной. - Вы помните, Николай Алексеевич, что у Вас уже есть условный срок? Вы готовы отвечать правду перед лицом Партии и Закона? - Д-да... - Вы посещали Варвару Богдановну Облацкую? - Хто? Ни. Ни було такого. Хто цэ? - Вот эту женщину! Тут Колька-алкаш поворотил голову, да так и обмер. - К... Кр... Кру... Та вы шо? Цэ ж...! Життя надойило?! Йий же... Уточка Божья... Ни-ни-ни! Оту жинку впэрше бачу. Ныколы ны бачив. А хто цэ?... Ни-ни-ни... Вы, товарищ судья, если садить меня решили, вы садите, садите! А эту женщину никогда я в своей жизни в глаза не видел! - и бедный Колька смиренно протянул руки вперёд, как для наручников. Стояла буйная и ранняя украинская весна. Повсюду цвела черешня и переливался первый яблоневый лист. Деревья распускали накрепшие за зиму почки, и пахло возрождением и суетой... По срочному звонку Сергей Ливнянский прибыл в больницу к главврачу Гличенко. Они пожали друг другу руки, и главврач подвёл механизатора к занавешенной операционной. - Ехал, пьяный вдрызг! Под переезд, уже шлагбаум закрыли, адреналину захотел! Поездом раскатало... в фарш. Размололо всего - живого места нет. Вот уж говорят, не повезло, что жив остался... - А я что могу сделать? - не понял Сергей. - Это Грошенко сын. Вера Ивановна на протяжении всей шестичасовой операции сидела под дверями палаты. Вышел Гличенко. Судья собрала все остатки себя в кулак и спросила: - Будет сын жить?... - Будет, - вздохнул Гличенко. - Правду! - сдерживая слёзы рычала Вера Ивановна. - Правду говори! Гличенко! Умоляю, скажи! Будет сын жить? Гличенко смерил её взглядом, поджал губы... - Будет. Но до завтрашнего вечера... Мне искренне жаль, Вера Ивановна. Здесь ничего нельзя сделать... Тут главная судья города, рассвирепев, вцепилась в воротник Гличенко: - Вылечи! Вылечи, Гличенко! Лечи, сволочь! Засужу тебя! Сядешь на всю жизнь! За что ты меня?! Лечи, погань!... - слёзы брызгали из глаз сами, она не плакала, она была готова до конца бороться за сына, грызть за него людей и камни... - Вы вот что... Я ещё раз говорю, - понимая состояние судьи, деланно-спокойно произнёс главврач, расцепляя её руки на своём халате, - в больнице он завтра умрёт. И медицина при таких травмах бессильна. Везде тромбы. Кости и осколки в жизненно важных органах... (глаза Веры Ивановны стали сами собой закатываться, и он оборвал описание) Это я как врач говорю. А как простой человек... Берите вы, Вера Ивановна, машину с кузовом... Мы поможем сына погрузить... И везите его на остров... Кручихе. Кроме неё никто выходить не возьмётся, да и не выходит. Это единственный шанс, не осуждайте меня. Он запахнул халат, опустил голову и быстро зашагал к своему кабинету, оставив Веру Ивановну потрясённой и убитой горем... Сын стонал. И не было ничего ужаснее этого стона. Стонал не как стонут больные. Так стонут мёртвые, так стонут обречённые, стон этот ничего не передавал, ничего не значил. Стон того, кто уже не ощущает мир, а только напоминает о своём присутствии. Стон призрака. Она ехала и боялась повернуться, чтобы не потерять сознание. В кузове лежал её сын, перемолотый, с торчащими по телу костями, с размозженным черепом и расквашенным лицом. - Ма... ма... Душа её не выдержала, Вера Ивановна посмотрела назад. В открытом кузове колыхалась в такт ухабам бесформенная гора мяса, стеная голосом её сына. Что-то в груди слева схватило до самой спины у Веры Ивановны, оборва