Летальный исход
Все в деревне знали, что мать Богдана - ведьма. Даже выпившие казаки, идучи лунной ночью до своих хат мимо двора Дрогоновых, украдкой крестили распахнутые рубахи и нервно сплёвывали через лево: - Тьфу ты! Бисиха! А уж бабы - те седьмой дорогой обходили дом Нины Ильиничны, да строго-настрого наказывали малым деткам не носиться весёлой оравою мимо злополучного плетня и ни в коем случае не рвать огромные розовые ягоды со старой шелковицы у его закраины. Много чего говорили... Старый пьяница Филимон рассказывал, что однажды отведал «чёртовых ягод». - Вертался я, значит, от мужиков. Шёл, прямо сказать, в драбадан. И вот напасть: пять дворов осталось, а мне до ветру надо - из глаз брызжет. А у Куцего ж ещё фонарь свитэ, нигде и в ночь тени нет. Смотрю - у Дрогоновых под шелковницей - глаз выколи, тьма. Ну я и завернул. Прислонился к дереву. Стою я эдак, дела делаю, медовые ягоды с тёплой земли пахнут - благодать... А на дереве! Тута спелая, аж красная, а длиной - шо мой палец! Во! От, думаю, щас ангелом в брюхе пролетит. Только я к одной ягоде потянулся, только сорвал, к глазам поднёс, а там... Червь жирный, сморщенный, весь в кровавых прожилках, в руке извивается. Отбросил я его, чертыхнувшись, голову поднял... Ой, ма! Всё дерево копошиться як пчелиный улей. Только Сатана мне секунду передышки дал всё рассмотреть, как эта дрянь гуртом на меня сверху посыпалась! И на голову, и в рот, и за шиворот! И валится эта содомия потоком, не кончается! Я отбиваюсь от гусениц тех, попятился, да как ухну! Как в топь провалился. Руками землю скребу, а там везде черви! И сверху валятся! По грудь ушёл! Смотрю - а я в этих «шелковницах» и тону! Ноги в жижу гусеничную уходят, сверху присыпает. Только я рот открыл: «Да поможить!...», так червяки в пасть нападали. Я мычу, рвусь, насилу отплевался, взмолился: «Господи Иисусе Христе, распятый на кресте! Не дай загибнуть без покаяния в логове диавольском! Спаси-помилуй!»... Очнулся я, лежу, как стекло трезвый, в куче листьев да прелых ягод. Исчезло наваждение. А Ильинична надо мной стоит, улыбается: «Ну как, - говорит, - вкусная тута у меня?». Филимон, конечно, человеком был пропащим. Мало ли что наболтать мог. Но вот о парубке Петрусе история звучала печальнее. Его мать рассказывала коротко, без приукрас. Раз на Святки он схватил старую голову Коляды и, прилаживая внутрь свечку, сказал хмельному отцу-де, пойду Бисиху до смерти напугаю! Время шло к полуночи, Петруся всё не было. Вдруг на дворе скрипнула калитка и стали различимы тяжёлые шаркающие шаги. Мать открыла дверь и бросилась навстречу. В тусклых бликах свечи, которые мерцали из косматой головы в руках Петруся, можно было разобрать его мертвенно-бледное лицо, неестественно выпученные глаза и абсолютно мучные волосы. Он протянул матери Коляду и слабым голосом прошептал: - Мамочка... как страшно... я не... я не могу... просто не могу... так страшно... И упал замертво. Но время шло. Истории забывались. Уже никто толком и не боялся престарелую Дрогонову. И так бы она и сгинула бесславно да беззлобно, если бы сын её не встретил своей любви. Олеся ещё была так юна, когда тридцатилетний, красивый и статный Богдан стал ухаживать за нею. Эта любовь разгорелась со случайной искры, с мимолётного взгляда, но ей суждено было разжечь страшный пожар. Цветы и поцелуи под луной у Богдана длились недолго. Олесе может ещё и хотелось недосказанности и томных ужимок, но Богдан сказал через месяц: - Душа моя. Нет у меня с детства ни братьев, ни друзей. Не нужен в этой жизни ворох случайных встреч. А человека ищу я одного: чтоб был мне и брат, и сват, и друг, и жена. Пойдёшь ли за меня, любовь моя, не нагулявшись? - Пойду, - только что и смогла вымолвить оторопелая девушка. Богдан заранее предвидел реакцию матери. Раз утром он крепко обнял её и, не отпуская, сказал: - Вечером, матушка, к нам придёт моя невеста. Хочешь ты, нет ли, - придётся тебе её впустить и принять, потому как мы с ней уже никак не отделимы. Или внук будет у тебя, или не будет сына. Что тут устроила Нина Ильинична! Громила хату, таскала сына за волосы, орала благим матом, осколки и черепки разлетались до соседней улицы. Богдан думал, удар у неё сделается. Чуть успокоившись, схватила Бисиха нож и сказала: - Раз уж у нас ТАКИЕ гости ожидаются - пойду скотину забью! Вышла она во двор, взяла единственного неубойного кабана за задние копыта, махом перевернула на спину и разрезала ему, живому, брюхо от лап и до лап... Не говорила Олеся ни отцу, ни матери, что уже месяц вечерами к Богдану бегает. Вот три дня назад лишь сказала, так мать все три дня эти проплакала, и отец глаз не сомкнул. А сегодня идти к Дрогоновым... одной. Оставалось ещё два часа, а девушка была уже вся наряжена, напомажена, причёсана, и до чего ж хороша! А мать рыдает всё над нею, как над покойницей. В дверь постучали. Забежали весёлые Олесины подружки, стали звать на посиделки, а она тут и рада была из дома улизнуть. Всё развеяться веселее. И мать не нервировать. Шли они к каждодневному месту сбора - к заброшенному двору Лесченковых. На старых брёвнах, покрытых соломой, собралась уже добрая дюжина девчат. Олеся-то по большому секрету рассказала за Богдана Нюре, а та возьми да и расскажи Тамарке, а та - Галке, а Галка, как говорится, на хвосте уже всему свету разнесла. Смеются девчата, потешаются, истории о будущей Олесиной семейной жизни сочиняют. Печаль её как рукой сняло. Но вдруг что-то зашипело под поленьями. Все повскакивали в потёмках, и на солому запрыгнул огромный чёрный кот с львиной гривою и стал светить по сторонам зелёными углями глаз. - Та что б тебя! Напугал. - Девки, гля, а пушистый какой! Я у нас такого ещё не видела... - Хороший. Дай поглажу! Кис-кис-кис... И кот легко дался, стали девушки его гладить-чесать, а тот мурлыкать. Мурлычет, урчит, да всё на Олесю глаз щурит. - А ты что ж одна его не гладишь? Да знаешь, какой мягкий? Вон и ему даже обидно стало. Подошла Олеся. Боязно ей стало. Протянула она дрожащую руку и только раз провела по чёрному загривку - сноп искр рассыпался из шерсти звёздным веером по соломе, та вспыхнула, и девчата с криками ужаса стали разбегаться кто куда. Олеся стояла как вкопанная. Одна. Горела уже вся поленница и старый дом Лесченковых. Вдруг такой холод полоснул по сердцу, что бросилась она не разбирая дороги по тёмной улице. Бежит, от страху не жива, и чудится ей, что кто-то там, в темноте, по пятам нагоняет. Бежит Олеся, ужас давит грудь - не вскрикнуть. Впереди первые фонари на поселковой дороге светят. Поняла она, что от страха деваться некуда, добежала до горящего фонаря и обернулась... Столбы, которые она миновала, не горят. И от неё свет недалече разливается. Никого за ней нет... Только сердечко у бедной девушки чуть стихло, смотрит, впотьмах еле различимо: старушечий силуэт за третий от неё столб прячется. Сердце в пятки ушло... А тело вывалилось от столба с другой стороны навзничь, ударилось - и бежит на неё огромный чёрный вепрь с горящими глазами! Бросилась Олеся по улице к родному дому. Тут уже кричать стала, что сил было. Бежит она, никто во двор не выйдет, а за спиной жуткий визг, рык, хрюканье. Стучат копыта, несётся взбешённый зверь. Пролетела она уже второй перекрёсток, а зверь всё ближе, уже в ноги его яростное дыхание. Свернула Олеся к родному плетню. Открыта калитка! Забежала, оглянулась. Стоит чёрный заросший кабан у распахнутой приворотки, землю нюхает. Посмотрел на девушку исподлобья и пошёл вкруг забора рыча. Сопит где-то за оградой. Вошла Олеся в дом. Лица у ней нет. Не дышит почти. Сама ревёт, мать ревёт, так всю ночь и проплакали. Наутро до них пришёл Богдан. Стал спрашивать, отчего ж невеста его вчера не явилась. Олеся долго молчала, прикрывала заплаканные глаза, а потом её словно прорвало: всё рассказала она, ревела, кричала, что не будет у них счастья, сведёт Бисиха её в могилу... Рассвирепевший Богдан вернулся домой, стал собирать вещи. В дверях обозначилась тучная статуя его матери. Она вытирала обе руки попеременно то о передник, то о перекинутое на шее полотенце. Её прищуренный взгляд полоснул сына по спине. - Что сталося, сынок? Куда вещи собираешь? - Уходим, матушка, к сестре твоей. Говорит моя молодая, не дашь ты нам жизни спокойной. Глаза у Дрогоновой вспыхн