ли, губы поджались, но голос исполнился наливного мёду. - Что же ты, Богдан, такое говоришь? На ЧТО мне намёк делаешь? Уж не хочешь ли сказать, что я... Это она вчера не пришла, а мы ждали её, мы приготовились, сыночек... Мы даже... - Теперь, мама, мы - будет я и моя жена. А тебя там не предусмотрено. Длинные, ещё смолянисто-чёрные, но уже с проседью, волосы Нины Ильиничны будто вздыбились в дверном проёме. Лицо её налилось багровой кровью, а нижняя челюсть неестественно выехала. Страшный крик оглушил Богдана. - Нет на то моего благословения!.. И согласия нету!.. Прокляну!.. Поперёк матери!.. Паскудник!.. И снова полетели стёкла, осколки, утварь... Дрогонова неистовствовала до поздней ночи. А Богдан ушёл. Сыграли скромную свадьбу и полгода прожили в тихом счастии. Только после стали замечать, что тёткина скотина мрёт каждую неделю. Куры перестали нести яйца. Корова родила единственного мёртвого телёнка, а вскоре и совсем перестала доиться. Оставаясь одна, Олеся в грустной задумчивости гладила своей плоский живот... Нет, уже пора бы! Не может всего этого быть на ровном месте. Пошла она в хлев, стала на колени и пристально оглядела коровье вымя. Руки её похолодели, а в каштановых волосах на затылке словно веточкой кто поводит. Снизу вымя было покрыто страшными укусами с кровавыми подтёками, всё иссиня-черное. Девушка вышла из хлева, тихо сползла спиной по его стене и горько заплакала. Вскоре подошла тётка, стала успокаивать, и Олеся всё ей рассказала. - Послушай, тут слезами не поможешь. Тот, кто нам это делает, слезами нашими как раз и сыт. Нужно нам на Хортицу идти. Я знаю, где там живёт одна знахарка. Может совет даст, или хоть скажет - кто?.. Тут они обе выразительно посмотрели друг другу в глаза, но смолчали. Через минуту Олеся стала торопливо утираться. - Спасибо, тётя Шура. Только я сама должна туда пойти. Точно. Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, чтоб я ещё не заплутала... ...Олеся уже миновала мост через Днепр. Началась аллея вековых акаций. Стручки позёмным эхом гулко и далеко хрустели под ногами. В конце покатой дороги стал виден рассохшийся деревянный домик. Старуха только и сделала, что понюхала Олесину голову да перелила плавленный сотни раз воск из одной закопчённой кастрюльки в другую перед её лицом. - Тебе перевертень делает. А кто - сама дознаешься. В четверг поутру произнеси эту молитву, да поди в коровник. Выдои самую каплю на сковороду, неси на плиту. Жарь, да читай то же... Через три дня рано утром Олеся была в хлеву. И так и этак коровку уговаривает, та переминается, а ни капли молока нет. Стала девушка сызнова молитву читать. Нажала посильнее - брызнули на сковородку три капельки крови. И лишь зашипели они над раскалённым железом, со двора послышался крик. Олеся вышла. Свекровь её бегала вкруг плетня, корчилась, хваталась за изгородь, повисая на ней... - Ой, не жарь, дурра! Ааа... Не жарь... Хотела девушка побежать снять с плиты проклятую сковороду, Дрогонова замерла в проёме открытой калитки, упала на колени. И её стало неудержимо рвать молоком... Через год, когда Олесин живот приятно округлился, до Богдана дошли неутешительные слухи. Стоя в комнате матери, он наблюдал её запутанные грязные волосы, впалые глаза на исхудалом жёлтом лице. В пространстве дома висела легчайшая пыль, поддеваемая тонкими лучами света. Словно время остановилось. - Подойди, - прошептала мать. - Не долго мне остаётся, дай хоть на вас посмотреть, прости ты меня... Раз Олеся кончила кормить свекровь, и уже хотела идти, но та слабым поднятием руки остановила её. Старуха ничего не говорила. Она помигала печальными сухими глазами и стала тянуть длинные крючковатые пальцы с огромными ногтями к её животу. Девушка мгновенно отпрянула, и рука мягко легла на её бедро. Дрогонова посмотрела с укоризной и отвернулась. После того каждую темноту Олесе стало мерещиться чьё-то присутствие. Будто край глаза видел мелькавшую костлявую тень с неестественно вывернутыми членами. Рассказала она подруге, думала, утешет, а та, побледнев, сказала, что прошлой ночью ей почудилась ровно такая тень, перебежавшая дорогу в Олесин сад. Вторая волна страха, пуще прежней, накрыла бедную девушку. Целую неделю Нина Ильинична надрывным шёпотом просила Богдана позвать к ней жену. А через неделю Олеся заметила, что её левая нога стала сохнуть. ...И вот снова позади вековые деревья и ветхий мост. Олеся рассказала бабке всё как на духу. Немного подумав, та отвечала: - Не может ведьма умереть, не передав кому своих грехов. За тобой уже её нечистый ходит, это она его приманивает. Слушай же, как быть... Нине Ильиничне стало совсем невмоготу, она постоянно стонала, слабо корчилась в ужасающих гримасах уже месяц. Олеся собрала оставшиеся силы в кулак и взяла мужа за лицо. - Любимый, послушай меня. Другого выхода нет... Богдан сидел на коньке крыши материнского дома. Правая его рука держала молоток. В левой был длинный и толстый осиновый кол. Он размахнулся, замер на мгновение... Раздался глухой удар. Из дома послышался вскрик Дрогоновой, будто очнувшейся ото сна. Богдан ударил снова, и крик повторился. Мысленно прощаясь, сын ударил в третий раз... С дальних полей стал катиться страшный, монотонный и нарастающий толи гул, толи крик. Дрогонов спрыгнул с крыши, обежал дом и бросился было внутрь, но крик достиг своего апогея и дверь слетела с петель. Богдана отшвырнуло неудержимым пылевым вихрем, который вырывался теперь из дома, и, кружась и извиваясь, улетал в мрачное небо... Олеся бросилась к мужу, тот метался на земле, закрывая лицо руками. Она с ужасом понимала, что пыль выбила ему глаза... Ночью была буря и люди под её шум сожгли дом Дрогоновой. Через год на пепелище выросла одинокая осина. 22.11.2015