— Не перейдя мост, мы в усадьбу не попадём. Иккю, что делать? — а Иккю отвечал:
— Раз написано азбукой, то это, может, и не «мост» вовсе, а «край» («хаси»). Перейдём-ка посередине!
Перешли они мост по самой середине и вошли в усадьбу. Вышел им навстречу хозяин и стал выспрашивать:
— Разве вы не видели табличку? Как же вы перешли мост?
— Нет-нет, мы не переходили по краю, а прошли по самой середине!
Хозяин умолк и не нашёлся, что сказать. Думал он: «Как бы уесть этого монашка?» — и придумал.
— Облик истинного шрамана[15] — одежды терпения[16] и оплечье-кэса в знак очищения от заблуждений. Такого человека и следует истинно называть монахом. Не пойму, почему это послушник носит мирскую одежду.
Иккю тут же нашёлся и сложил:
И хозяин, и Ёсо всплеснули руками, разинули рты от удивления, да так и не смогли их закрыть.
Выставили угощение. Хозяин, всё думая, как бы уесть Иккю, пододвинул к нему блюдо с рыбой. Иккю, верно, сроду не видел такой еды, и тут же всё подчистую съел. Хозяин принялся подначивать:
— Глядите-ка, господин монах в невидимых одеждах объелся рыбой! — а Иккю, услышав, сказал:
— Рот — как камакурский тракт. Проходят там и уважаемые люди, и отъявленные мерзавцы.
— Такое тоже пройдёт? — спросил хозяин и обнажил меч. Иккю же, нимало не смутившись, спросил:
— Враг или друг?
— Враг!
— Нет, врагов мы не пропустим!
— Тогда друг!
— Кхм… Кхм… — закашлялся Иккю. — Тут нам сообщили, что вокруг бродят какие-то проходимцы, так что застава пока закрыта!
И хозяин, и преподобный наставник решили: «Нет, этого монашка не переговорить!» — и лишь ворочали языками, не находя слов.
Иккю сказал: «Рот — как камакурский тракт. Проходят там и уважаемые люди, и отъявленные мерзавцы». «Такое тоже пройдёт?» — спросил хозяин и обнажил меч.
2
Как преподобный Иккю съел карпа, когда был послушником
Когда преподобному Иккю было лет то ли одиннадцать, то ли двенадцать, он состоял при наставнике и учился чтению и письму. Как-то раз холодным осенним вечером наставник приготовил горячий суп из сушёного лосося и принялся его есть, а Иккю дал соевого творога-тофу. Иккю, увидев это, сказал:
— Мне говорили, что мы, удалившись от мира, не должны есть скоромное, но раз преподобный ест лосося, то мне, пожалуй, тоже можно?
Наставнику сделалось смешно, и он сказал:
— Если такой зелёный юнец-послушник будет есть скоромное, за этот грех сразу же свыше последует кара!
Иккю, нахмурившись, немного подумал и сказал на это:
— Если мы оба люди и в этом равны, то разве кара падёт на одного послушника? За поедание скоромного будет наказан и старый монах! — и громко рассмеялся. Монах-наставник изволил промолвить:
— Мал ты ещё так грубо выражаться! Верно, старому монаху это тоже непозволительно, но мы едим рыбу после того, как произнесём наставление-индо, указывающее путь к просветлению.
— Хотелось бы узнать, что это такое — «наставление»? — почтительно спросил Иккю.
— Что с тобой делать. Ты, я смотрю, наглый парень. Ладно, так и быть, покажу тебе, — сказал монах, простёр над полной миской рыбной похлёбки руку, в которой держал палочки, и возгласил:
— Ты изначально подобна засохшему дереву! Пусть и хотел бы тебя спасти, но снова в воде тебе не резвиться! Обрети же спасение, насытив меня, недостойного монаха. Кацу!
Произнеся это, он тут же принялся уплетать рыбу.
Иккю внимательно прислушивался к наставлению, снова сдвинул брови и призадумался, а потом, едва дождавшись рассвета, пустился бегом в рыбную лавку, купил карпа пожирнее, а вернувшись, приготовил суп мисо — и вот, когда он крепко сжал карпа и занёс над ним овощной нож[18], чтобы снести ему голову, его увидел монах-наставник. Принялся он увещевать Иккю:
— Это уже ни на что не похоже! Вчера ведь объяснял, что юному послушнику даже сушёного лосося есть непозволительно, а убивать ещё живое двигающееся существо — и подавно!
16
Терпение (санскр.
17
Иккю говорит о том, что не одежда делает человека монахом, а состояние духа, которое всегда при нём.
18
На монастырской кухне только и могли быть овощные ножи, поскольку есть мясо или рыбу буддийским монахам было запрещено.