Так он обо всём распорядился. И вот уж закончился день, а ночью, как будто унесла его буря, угас он, как бесследно исчезает роса. Велика была скорбь расставания с ним тех, кто любил его, но нужно было сделать необходимое, в конце концов подготовили его к погребению и, следуя воле покойного, пригласили для чтения сутр Иккю из Мурасакино. Перед храмом, где проводили службы для семьи покойного, стояло множество храмовых флагов, балдахины, бумажные цветы. Вдоль улицы горели свечи, и их неясный свет как будто рассеивал тьму на дороге в иной мир на церемонии погребения, грусть навевал звук гонгов, кимвал, возглашения имени Будды, когда настоятель храма поднялся, зажёг ароматные благовония, взял в руку мотыгу[343], чтобы должным образом произнести наставление, и сказал:
— Как печально, велики, как океан, грехи покойного! — и далее, меняя интонацию, с чувством говорил он. Иккю, который пришёл читать сутры, посмотрел на всё это и подумал: «Произнося наставление, монах должен учить тому, как нужно жить в мире, а этот хочет покрасоваться перед людьми», — сокрушался Иккю о том, что настоятель произносит наставление напоказ. И тут, несмотря на то, что покойный при жизни взрастил в себе добродетель и следовал Учению Будды, неведомо, из-за какой такой кармы или давнего злого дела, — Небо как будто б разгневалось на него. Собрались вдруг тучи, засверкали молнии, полил дождь, и одна чёрная туча сгустилась над гробом покойного, обволокла его и подняла на целый дзё[344] вверх. Настоятель, его ученики, послушники, монахи, читавшие сутры, люди, пришедшие проститься с покойным, все перепугались и кричали в страхе: «Что делать!» Тут преподобный Иккю встал, развернул веер и громко прокричал:
— Переход! Переход!
Удивительно, но чёрная туча спустилась, поставила гроб на место, рассеялась, дождь и гроза утихли. Все удивились чуду и преисполнились благоговения. Настоятель того храма сказал:
— Воистину, только благодаря тому, что с нами оказался такой просветлённый монах, как Иккю, беда обошла нас стороной, покойного нам вернули, и мы можем его похоронить, как положено!
На следующий день настоятель пришёл в келью Иккю, обсудил с ним необычное событие, случившееся накануне, вознёс хвалу святости Иккю и вежливо попросил:
— А кстати, когда вы обратились к небесам и возгласили: «Переход! Переход!» — что это за заклинание? Обучите и меня!
Иккю рассмеялся:
— Да нет, давешнее «Переход! Переход!» — вовсе не заклинание. Тот Сукэдзиро при жизни всё жалел, что между гостевой комнатой и главным храмом нет крытого перехода, и дал много денег на то, чтоб построить его. А когда вчера так неожиданно всё случилось, я вспомнил об этом, решил, что такое благое деяние, создающее заслугу, могло бы ему сейчас помочь, потому и закричал «Переход! Переход!». Небо, наверное, решило так же и вернуло гроб на место. Только и всего! — так он объяснил, а настоятель был разочарован:
— Жаль, это совсем не то, что я думал, впрочем, благодаря необычайной святости преподобного, вы и есть Иккю, а я, вовсе не имеющий святости, даже если б научился делать, как вы, это было бы как ворон, который старается походить на баклана, — оба они чёрные, только и всего, или бронза подобна золоту, но с ним не сравнится, что уж тут говорить… — так осознал он правду о себе, вежливо попрощался и удалился в свой храм.
Преподобный Иккю встал, развернул веер и громко прокричал: «Переход! Переход!» Удивительно, но чёрная туча спустилась, поставила гроб на место, рассеялась, дождь и гроза утихли.
2
О том, как Иккю рассказывал историю о старухе, практиковавшей дзэн
Иккю как-то вечером на досуге собрал учеников и рассказал им историю:
— Давным-давно жила где-то одна старуха. Искренне практиковала она учение дзэн, устроила хижину, крытую травой, поселила там старого монаха и кормила его, слушала его наставления и так почитала его целых двадцать лет. У неё служила прекрасная лицом и осанкой девушка, которой было дважды по восемь лет. Ей было приказано носить каждый день монаху еду, прислуживать и покупать, что ему нужно. Однажды выдались дождливые сумерки, монаху заняться было особенно нечем, и, воспользовавшись таким грустным вечером, старуха решила проверить, что у него на душе. Сказав той девушке, что нужно сделать, как стемнело, отправила её к нему. Девушка зашла в келью, сказала монаху, как научила её старуха: «Настаёт ночь, и никто не знает о нас. Грустно жить одному, — чем бы вы хотели заняться в этот час?» — и с этими словами обняла его. Монах отвечал: «Сухая сосна прилепилась к холодной скале, зимой неоткуда взяться теплу». Смысл тут в том, что, даже если обнимет красавица, душа подобна сухой сосне на холодной скале, в зимнее время теплу взяться неоткуда, вот так же и душу его поколебать невозможно.
343
В старину при погребении наставление произносили с мотыгой в руках. Возможно, этот жест указывал на особую важность момента, на то, что тело вскорости предадут земле.