Как обычно, войдя в комнату, я сразу же встал у большого окна. В шкафу висели мужские костюмы, в ванной лежали предметы мужского туалета. А я стоял, устремив чисто женский взгляд в окно вашего кабинета, единственное, к моему удовлетворению, освещенное окно длинного институтского здания, но и оно очень скоро, как если бы свет у меня послужил сигналом для вас, погрузилось в темноту. Тут я, Иначек, попытался изобразить улыбку, которой так хорошо владел, будучи женщиной. Улыбка эта все еще жила во мне, я явственно ощущал ее. Но одновременно чувствовал, что она мне больше не удается.
Это был первый, очень еще краткий приступ замешательства. Хорошенькое дело, пробормотал я и отправился под душ, где, познакомившись впервые со своим новым телом, заключил с ним тесную дружбу; да, как мужчина я оказался таким же видным, статным и цветущим, каким был женщиной. Уродливого человека мы, чтобы не дискредитировать метод, не допустили бы к подобному эксперименту…
Затаенная обида? Доктор Рюдигер был первый, кто упрекнул меня в этом. Но еще до того он позабавился рассказанной мною историей о «малютке соседке». Я столкнулся с ней утром в лифте и, слыша ее вздохи, спросил, что у нее болиг. В ответ я получил взгляд, который и червяка превратил бы в мужчину. Однако наиприятнейшие ощущения не нашли у меня полного выражения из-за чисто женской насмешливой мысли: гляди-ка, а ведь действует!.. Потому-то я и рассказываю об этом. Чтобы вы не подумали, будто средство ваше хоть в чем-то, а особенно в этом наиважнейшем пункте, дало осечку. Это я, я — женщина, насмешками, щепетильностью или попросту нетерпением саботировала мужские триумфы господина Иначека. Это я, я — женщина, помешала ему поднять «малюткину» сумочку (разве не была «я» старше?), заставила его громоздить ошибку на ошибку, пока взгляд ее, поначалу ничего не понимающий, не стал ледяным.
— Да, милый мой, — так обращался теперь ко мне доктор Рюдигер, — вот и наступил час отмщения.
Правда, потеряв меня, он быстро утешился. И, считая меня вполне приемлемым, прежде всего хотел отработать тест, который бы однозначно доказал, что чувства мои реагируют именно так, как следовало ожидать, судя по моим прежним показателям. Синее оставалось для меня синим, жидкость, нагретая до 50 градусов, — горячей, а тринадцать бессмысленных предметов на лабораторном столе я не в состоянии был запомнить быстрее, чем прежде; последнее, кажется, несколько разочаровало Рюдиге- ра. Но когда я выполнял дополнительный тест, кое-какие мои новые ответы отличались от старых, и тут он оживился. Увеличение же времени на ответы вполне объяснялось потерей спонтанности: должен ли я отвечать как женщина? Или как мужчина? Если как мужчина, то что же, ради всего святого? В конце концов я отвечал на «красное» не «любовь», как прежде, а «ярость». На «женщину» — не «мужчина», а «красавица», на «ребенок» — «грязный» вместо «нежный», на «девушка» — не «стройная», а «прелесть».
— О-ля-ля, — сказал Рюдигер, — полный порядок, мой милый.
После этого теста мы решили пойти закусить. И, непринужденно болтая, зашагали по длинным институтским коридорам к столовой; одной рукой Рюдигер, погруженный в разговор, обнял меня за плечи. Два добрых приятеля. Общим знакомым Рюдигер с удовольствием представлял меня как коллегу и гостя института, а если те удивлялись, что им знакома та или иная черта в моем лице, мы их высмеивали. За вашими дверьми, профессор, царила тишина. Вы нигде не попались нам навстречу. И в столовой вас не оказалось. Нет, любопытством вы не страдали. А потому не видели, что мне пришлось есть свиную ножку с гороховым пюре — доказательство мужественности, по мнению доктора Рюдигера.
В первый, но не в последний раз я подумал, что под влиянием моего превращения мой визави изменился больше, нежели я сам. Поистине, только вы ничуть не переменились. Доктор Рюдигер без обиняков признавал, что удовлетворен моим «новым изданием», и даже готов был обосновать свое удовлетворение. Мотив мести, конечно же, надо считать шуткой. Хотя небольшое наказание мне, возможно, пошло бы на пользу. За что? Да за проклятое высокомерие, разумеется. За плохой пример, который я подал другим женщинам своим добровольным безбрачием, усугубляя тем самым все возрастающее отвращение слабого пола к браку и поддерживая мятеж против скуки и непродуктивности этого института. О нет, Рюдигер вовсе не сидит под стеклянным колпаком. Холостяк вот он, например, — это свободный человек, который ни у кого ничего не отбирает. Доктору Рюдигеру в голову не пришло, что я еще не утерял своего чисто женского инстинкта, который тут же подал мне сигнал: так страстно жаждет отмщения тот, кто чувствует себя униженным. А доктора Рюдигера оскорбляло, что он, даже если бы захотел, все равно не заполучил бы меня в жены, и вообще никто не заполучил бы меня.