Есть в этой записи некоторая двусмысленность, прямо-таки постыдная для научного работника, тем более для авторитетного специалиста — ведь эдак можно подумать, будто Унитерра не воздвигла себе достойных памятников. Написать же следовало бы примерно так: в той мере, в какой архитектурное сооружение или иной объемно-пластический символ способен выразить сущность целой общественной системы, упомянутый завод мог бы стать памятником Унитерре. Ну да ладно. Завод М. К. Ашера строился как раз в то время, когда Жирро проходил свою стажировку и тем самым имел возможность проследить весь цикл работ от таинственного начального периода вплоть до пуска, что и сыграло решающую роль в появлении той дневниковой записи.
Ослепительно белый квадр завода, своей монументальностью и цветом напоминавший пограничные укрепления Унитерры, стоял высоко в горах, на стыке растительной и ледниковой зоны, фундаментом сооружения служило плато из чистого кремния, а сам завод был как бы цельномонолитен — лишь два проема соединяли его с внешним миром, а именно обеспечивавший поступление сырья трубопровод, по которому с глетчера стекала чистейшая ледниковая вода, и впускавшие и выпускавшие рабочих ворота; впрочем, проход через эти единственные ворота был не особенно затруднителен, поэтому сравнение самого сооружения с целым государством, въезд и выезд из которого позволялся только избранным, допустимо лишь с немалой натяжкой. Но Жирро узрел в этих вратах еще и символ смены поколений, круговорота рождений и смерти. Пусть так. В остальном безукоризненно белые стены были абсолютно гладкими — ни швов, ни стыков, ни окон, ни дверей, ни дымовых, ни сточных труб, поэтому, как бы ни бурлило нутро завода, наружу не проникало ни звука. Подобно витавшему над ним року, завод оставался нем, загадочен, и при взгляде на него казалось, что он ничуть не моложе окружавших его древних горных хребтов.
Завод был в своем роде уникален; он, собственно, ничего не производил, точнее говоря — не выпускал никакой иной продукции, кроме, так сказать, материального субстрата некой новой физики. По выражению Жирро, завод реализовывал определенные физические законы в той сфере, где естественным образом они действовать не могли. Это походило на идею подчинить биологию млекопитающих законам жизнедеятельности мхов, для чего, однако, необходима не только новая ботаника, но и новые млекопитающие. Нет, пожалуй, никакая аналогия здесь не поможет. Впрочем, главное — есть завод, и этот завод работает.
Его создатель Марк Корнелиус Ашер Второй, единственный отпрыск легендарного на Либротерре короля игровых автоматов Марка Корнелиуса Ашера Первого, с самого раннего детства буквально помешался на механике (едва ли еще не в младенчестве его поразила и целиком захватила мысль о том, что столь завораживающая и на первый взгляд сумбурная толчея разноцветных стальных или костяных шариков в игровых автоматах отцовских казино на самом деле вполне поддается точному расчету); законы кинематики стали для него, так сказать, открытой книгой уже тогда, когда он еще не научился толком ни читать, ни писать. Не было такой игры, которой малыш не сумел бы рассчитать, более того — расчеты увлекали его куда сильнее, чем сама игра; верный своим детским увлечениям, десятилетний Марк, которого все вокруг уже величали Марком Корнелиусом Ашером Вторым, последовал рекомендации руководства концерна игровых автоматов, а также советам наставников- учителей и занялся физикой; будучи владельцем персонального ускорителя элементарных частиц, он особенно заинтересовался физикой микромира. Однако, познакомившись с тем, что там творилось, он был страшно потрясен и донельзя возмущен, отчего и пробудилась в нем непреклонная решимость переделать этот самый микромир.
А больше всего возмутило Марка утверждение физиков, будто для элементарной частицы нельзя одновременно определить и местонахождение, и количество движения, чем ограничивалась возможность применения в микромире законов его любимой механики. С этим он смириться не мог. Ему объясняли, что таково непреложное устройство микромира, отразившееся в «принципе неопределенности Гейзенберга», однако все объяснения лишь еще более укрепляли решимость Марка покончить с подобной неразберихой. Кто, в конце концов, определяет законы — природа или человек? И даже если до сих пор законы диктовала природа, разве ее диктат вечен? Разве он повсеместен? Тем паче если речь идет о наисокровеннейшей сердцевине вещества, о наиглубочайших недрах атомного ядра! Нет, нет и нет, Марк Корнелиус Ашер Второй, убежденность которого зиждилась не столько на доказательной силе логики, сколько на несгибаемой силе воли, твердо веровал в то, что даже в хаосе первопростейших частиц (каковыми пока что окончательно признаны пудинги — составные элементы кварков) творческие потенции человека смогут заявить о себе и навести порядок среди бессмысленной сутолоки примитивных корпускул, причем такой порядок, который поддается строгому расчету по всем законам механики.