— Эх, дитятко ты моё, — вздохнула Яворица с грустной, доброй улыбкой. — Что ж, ясно всё с сердечком твоим. Я его заполучить и не мечтаю. Коли в нём такая любовь поселилась, мне уж надеяться и не на что. Сделаем так... Я дам тебе время подумать и разобраться... А может, и с навьей своей дела уладить. Скажем, десять дней — как, хватит тебе? Или седмицы две дать?
— Две седмицы лучше... Ах! — Зареока, не удержав в груди горячего порыва признательности, прижалась к плечу женщины-кошки. — Благодарю тебя за мудрость и доброту твою! Рада бы я, госпожа, супругой твоей стать, лучшей судьбы для себя я и не видела б, ежели бы не Леглит...
— Знаю, голубка, — молвила Яворица, легонько приобняв девушку за плечи. — С кем бы ты счастье своё ни нашла, желаю тебе его от всей души.
Почти те же самые слова Зареока услышала от Леглит, когда они наконец увиделись спустя семь дней после сватовства Яворицы. Но горькая была та встреча, точно пощёчиной ледяной хлестнул девушку их с навьей разговор. С болью и тревогой увидела Зареока, что щёки Леглит ещё сильнее ввалились, она была мертвенно бледна — как в тот вечер, когда она, измотанная работой, не смогла даже дойти до дома и рухнула прямо на улице Зимграда под кустом.
— Ты жестокая... Моя жестокая лада, — вырвалось из помертвевшей от боли груди девушки.
— Уж какая есть, — горько скривила рот Леглит.
Начал накрапывать дождь, ветер трепал плащ навьи и пёрышки на её шляпе, из-под полей которой виднелась коротенькая щетина волос на висках и затылке. В её глазах, пристально впившихся в Зареоку, не было жестокости. В них, сухих и суровых, мерцала нежность и боль. «Прощай, Черешенка», — то ли послышалось, а то ли померещилось Зареоке...
Не осталось воздуха в груди, не осталось сил ни в теле, ни в душе. Почва под ногами стала шаткой и неверной, ускользала, когда Зареока ступала по берегу речки, заросшему длинногривыми ивами. Из уст в уста передавалась песня о Зденке, названной сестрице княжны Светолики, которая от тоски превратилась в ивушку плакучую... Кто сложил эту песню? Теперь уж неважно. Ладонь Зареоки скользила по коре дерева, лаская его, будто родное.
— Ах, ива-ивушка... Возьми меня к себе, — прошептали бескровные, безжизненные губы. — Нет сил моих больше жить...
Встревоженные долгим отсутствием Зареоки — уж далеко за полночь перевалило, а той всё не было — родительницы отправились её искать. Проход привёл их на берег реки; сонно шелестели ивы, на воде серебрилась лунная дорожка. Матушка Душица вскрикнула, увидев девушку лежащей у подножья ивы, а Владета кинулась к дочери и приподняла в объятиях. Луна озаряла её белое, как мрамор, лицо. Страшная мысль поразила обеих родительниц... Но нет, тихое дыхание срывалось с губ Зареоки. Она просто спала беспробудным сном, но кожа её была мертвенно-холодна, вот им и показалось... Хвала Лаладе, лишь показалось.
Её принесли домой и уложили в постель. До рассвета не смыкали Душица с Владетой глаз, не отходили от дочери. Та не пробудилась ни утром, когда румяные лучи проникли в окно и ласково защекотали лоб и ресницы девушки, ни днём, когда всюду весело кипела работа, ни вечером, в грустных сумерках, когда сад вздыхал, отходя ко сну и напоминая о ладе-горлице. Её пытались разбудить, но Зареока не отзывалась, не открывала глаз, не шевелилась, только дышала еле-еле, почти незаметно. Очень медленно билось её сердце, тоже будто погружённое в глубокий сон.
— Нездоровое это что-то, — проговорила матушка Душица. — Не сон это, а хворь какая-то! Владета, ладушка, попробуй дочку светом Лалады полечить!
Владета приложила трудолюбивые руки к груди дочери и влила в неё сгусток золотого света, потом ещё и ещё... Но у Зареоки даже ресницы не вздрогнули, не пробудилась она. Перепугалась матушка Душица, а ведь была она опять на сносях: они с супругой ждали новое пополнение семейства, ещё одну сестрицу Зареоки. Заныл у неё низ живота и спина, а вскоре стало ясно, что дитя на свет просится.
Не видела и не слышала Зареока, как родилась её сестричка. Никакая сила не могла её пробудить вот уже третий день, потом и четвёртый. Тогда решено было показать её девам Лалады в Тихой Роще: авось умели они эту непонятную хворь лечить. А Яворица, будто почувствовав беду, заглянула в гости раньше оговоренного срока. Долго хмурилась она, всматриваясь в лицо Зареоки, а потом проговорила: