Светолика мигом умяла кусок хлеба с маслом и солёной рыбой, но и от орешков не отказалась. Вместе сёстры отбыли во дворец Огнеславы — получать знания. Ратибора обнаруживала хорошие способности к точным наукам, к вычислениям, и несколько худшие — к словесности. Писала она с ошибками, но уже разбиралась в чертежах часовых механизмов и понимала, как они работают. У Светолики же, напротив, проявлялось словесное чутьё, грамоту она впитывала как губка, умела бегло изъясняться на навьем языке и испытывала тягу к стихосложению. На этой почве младшенькая стала, можно сказать, любимицей Гледлид. Это было немалым достижением, учитывая, что в целом рыжая навья приязни к детям не питала. Ратибора ещё помнила свою родительницу-княжну, да и Солнцеслава с Лугвеной не изгладились из её памяти и сердца, а Светолика-младшая знала только Гледлид — к ней и тянулась всей незамутнённой детской душой. Привязанность в её сердечке имела оттенок трепета и уважения, потому что порой навья напускала на себя загадочный, недосягаемый, высокомерно-замкнутый вид, могла отпустить язвительное словцо. Но Светолика верила и чувствовала, что Гледлид не злая, а на самом деле хорошая и очень умная. Может быть, чуточку теплоты и сердечности недоставало её нраву — самую малость. Умом и учёностью навьи малышка восхищалась и мечтала, когда вырастет, стать такой же. Однако когда Светолика назвала Гледлид матушкой, та не обрадовалась, а фыркнула и вскинула бровь.
— С какой это стати? Никакая я тебе не матушка, детка. Мы даже роду-племени разного: я навья, а ты — кошка. Просто так уж вышло, что мы с твоей матушкой Берёзкой женаты.
Девочка очень расстроилась, убежала и спряталась. Гледлид осталась весьма озадачена. Несмотря на временами колючий нрав, сердце у неё было отнюдь не из камня, и она всё-таки разыскала забившуюся в уголок плачущую Светолику. Присев около неё, навья легонько почесала её пальцем за ушком.
— Послушай, малыш... Я не хотела тебя огорчать, — вздохнула она. — Я просто плохо умею ладить с детьми. Не моё это. Наверное, я никогда к ним до конца не привыкну.
Светолика вытерла слёзы и сказала:
— Дети — они точно такие же, как взрослые. Просто размером поменьше.
Навья усмехнулась уголком рта.
— Ну, допустим, не только в размере разница... Ну да ладно. Пусть будет так. Забудем это досадное недоразумение. — И протянула девочке руку: — Пойдём, почитаем.
Светолика радостно просияла и вложила в неё свою ладошку. Она была в восторге от того, что её допустили в рабочие покои Гледлид — комнату, стены которой полностью закрывали книжные полки, а посередине стоял большой стол с ящиками и обитое кожей мягкое кресло. Кресло это изготовили по особому заказу навьи, подобных предметов обстановки в Белых горах не делали. И сиденье, и высокая спинка, и подлокотники были мягкими. Берёзка сама выткала для украшения и пущего уюта длинный узкий коврик с кисточками по углам, который стелился в кресло поверх сиденья и спинки. Гледлид опустилась в него, а Светолика, на миг забыв о своей трепетной почтительности, осмелела и вскарабкалась к ней на колени. Навья не стала её сгонять, хотя и держалась несколько напряжённо.
— Вообще-то, тебе уже пора спать, — молвила она. — Но на сон грядущий можно и почитать немного.
Книгу она выбрала поскучнее, с тем расчётом, чтобы поскорее утомить ребёнка: это была древняя историческая поэма на старонавьем, переложением которой на современный язык она сейчас занималась. Светолика сперва внимала с открытым ртом, вслушиваясь в диковинное, непонятное звучание слов, лишь отдельные из коих она смутно узнавала, а иные угадывала. Вскоре, как Гледлид и рассчитывала, девочка начала клевать носом, а её пушистые ресницы то и дело смыкались. Наконец её златокудрая головка склонилась к ней на плечо, и Светолика уснула самым милым образом — с приоткрытым розовым ротиком, из уголка которого капали слюнки. Подождав немного, пока девочка заснёт покрепче, Гледлид осторожно отнесла её в постель.