— Не тревожься, уважаемая Гордана, — молвила Ждана мягко. — Рамут — лучшая врачевательница, какую только видел этот мир. Твоя супруга в надёжнейших руках.
— Да знаю я, Нечаюшка мне все уши о ней прожужжала, — усмехнулась белогорянка. — Хочет, чтоб та у неё роды приняла. Никого другого не желает — только госпожу Рамут! Она на неё молиться готова.
— Должно быть, Рамут в своё время очень ей помогла, — осторожно заметила Ждана.
— Ещё как, — кивнула Гордана. — Она у меня красавица, Нечаюшка моя. Но когда-то её красоту украл недуг, а госпожа Рамут её спасла — вырезала опухоль из её головы и личико исправила. Я, правда, не видала её до лечения: мы встретились, когда она была уже здорова. Но и Нечаюшкина родня на эту целительницу молится.
Разговор незаметно зашёл о сосне. Женщина-кошка полюбопытствовала, кто это, и Ждана ответила торжественно:
— Это матушка Рамут, Северга. Она была смертным воином, но её сердце стало великим даром и спасением для страждущих.
Вкладывая в рассказ весь свой душевный жар, она поведала Гордане о Северге. Женщина-кошка слушала, как ей показалось, сперва с некоторым недоверием, но то, что навья-воин упокоилась в сосне, подобно дочерям Лалады, а её сердце обладало такой целительной силой, убедило бы кого угодно и в чём угодно.
— Мне однажды довелось видеть свет этого сердца, — молвила Гордана задумчиво. — Мой отряд тогда наткнулся на госпожу Рамут в лесу. Она подняла камень в руке, и всё вокруг озарилось сиянием — ослепительным, ярче солнца. Тогда я приняла его за свет Лалады, но сейчас думаю, что оно даже сильнее.
Молодая воительница подняла прямые и смелые, небесно-чистые глаза к лицу сосны, и в её взгляде Ждана с сердечной радостью и удовлетворением читала уважение. Она в душе ликовала, но старалась сдерживать свой восторг, чтобы не показаться слишком уж помешанной на Северге. Нет, она не находила в этом ничего болезненного, но допускала, что не все могли разделять её точку зрения. Эхо войны ещё слишком громко раздавалось...
А тем временем Нечайка, поддерживаемая под руку Рамут, появилась на пороге. Её лицо показалось Ждане несколько испуганным.
— Что такое? — живо спросила супруга Лесияры.
— Ничего страшного, — добродушно молвила Рамут. — В целом, всё замечательно, кроме одной небольшой загвоздки: у Нечайки узкий таз, что может создать трудности в родах. Поэтому я советовала бы родоразрешение путём разреза брюшной стенки. Беспокоиться совершенно не о чем, я успешно выполняла это вмешательство множество раз. Оно вполне безопасно и безболезненно. Разрез тут же заживёт благодаря силе целебного камня, не останется даже шрама. Дитя появится на свет быстро и легко, Нечайка будет избавлена от продолжительных родовых мук.
— Я тебе верю, госпожа Рамут, — сказала Нечайка, глядя на навью с доверчивым обожанием. — И уже совсем не боюсь.
— Ну тогда, если твоя супруга не против, сегодня же и провернём это дело, — сказала Рамут. — Поскольку роды могут начаться в любой миг, отлагательства ни к чему. Приготовьте, пожалуйста, баню, протопив её берёзовыми дровами и немного остудив. Понадобится чистая солома для подстилки, чистая тёплая вода и много полотенец. Вечером я буду у вас. Всё будет хорошо, не волнуйтесь. А если роды начнутся до моего прихода, посылайте за мной без промедления.
Выдержанный, отчётливый, звучный голос Рамут действовал успокоительно и внушал уверенность в благополучном исходе. Как и все навии, она разговаривала с лёгким иноземным произношением, но очень грамотно, тщательно подбирая слова, что придавало её речи дополнительную весомость и убедительность. Гордана внимательно выслушала наставления и кивнула в знак согласия, и они с супругой удалились, шагнув в проход.
Они остались втроём: Ждана, Рамут и Северга-сосна. Душу Жданы тронул прохладный ветерок неловкости. В присутствии дочери Северги ей невольно казалось, что она здесь лишняя...
— Если ты хочешь побыть наедине со своей матушкой, не стану тебе мешать, — проронила она.
— Ты ничем не помешаешь, Ждана, — ответила Рамут. — С твоего позволения, я выкурю трубочку бакко. Держись лишь в стороне от дыма и не вдыхай его. От него у людей возникает сонливость.
Присев на крылечко, навья достала красный вышитый кисет с сушёными и мелко нарезанными листьями бакко, набила трубку, высекла огонь и закурила. Опрятно одетая, стройная и подтянутая, она и сидя сохраняла безупречное достоинство в осанке, а начищенные сапоги блестели на солнце. Мрачноватую черноту её наряда разбавляли и оттеняли отделанные кружевом рукава белоснежной рубашки и жёсткие уголочки воротника, подвязанного чёрным шейным платком, а также белые пёрышки на шляпе. Чуть склоняясь, она бесшумно сплёвывала пропитанную бакко слюну. Сизоватый дымок улетал и растворялся между стволами деревьев, не касаясь Жданы, стоявшей чуть поодаль, в тени дома.