Вместо того, чтобы облегчить мою участь, Тарнавский уводит руку с моими вещами дальше.
Заставляет посмотреть на себя.
Даже не подозревает, какой силы боль причиняет. Я вынуждена встретиться с абсолютно трезвыми, пронзительными и пронзающими миллионом лезвий глазами. Мои в ответ наполняются слезами.
Жмурюсь, услышав рубленное:
— Блять.
Он без слов берет меня за руку и ведет. Куда — даже не пытаюсь угадать. Вглубь кабинета.
Подводит к дивану (оказывается, тут был диван, а мы…), приказывает сесть.
Подчинившись, слежу, как направляется к мини-бару, достает оттуда воду, берет стакан и наполняет.
Вернувшись, протягивает.
— Пей.
Руки дрожат, в пальцах почти нет сил, но вариант «ослушаться» я не рассматриваю.
Действительно пью. Только под его взглядом это до чертиков сложно. Смотрю вниз — давлюсь. Запахиваю рубашку сильнее.
Я прекрасно понимаю, что он там и так все уже увидел и прятаться поздно, но накатывает запоздалый стыд.
На третьем глотке вода начинает вызывать тошноту. Пытаюсь отставить, но рука все так же дрожит.
Тарнавский шагает ближе, давит ладонью на стекло. Я снова вынуждена на него посмотреть. И снова при взгляде мне хочется плакать.
Губы дрожат, я их кусаю.
— Пей, Юля. И не плачь, — мужчина сам же кривится на своем приказе. Наверное, понимает, что… Это не от меня зависит. Прокашливается. Смягчается.
Я заторможено слежу, как садится на корточки у моих ног. Сжимает пальцами голые колени. Смотрит в лицо снизу-вверх.
— Если можешь, не плачь, — и уже не приказывает, а просит.
Я стараюсь. И успокоиться, и сделать хотя бы еще парочку глотков. Все же отдаю стакан, когда он начинает больно биться о зубы.
На сей раз Тарнавский забирает.
— Спасибо, — на мою благодарность никак не реагирует. Поставив стакан на столик, возвращается к моему лицу. Не просто смущает, а дотошно разглядывая. Душу вынимает. Ждет объяснений? Наверное. Но я… Блять, я не способна.
— Можно я уеду?
Спрашиваю у мужского голого плеча. На нем видны следы моих неумелых «ласк». Борозды от ногтей. Это так… Стыдно теперь.
— Куда ты уедешь?
Элементарный вопрос вышибает землю из-под ног. В моих глазах снова слезы. Сами глаза перемещаются. Я смотрю на него и честно транслирую: я не знаю. Просто… Не с тобой. Мне как-то больно и безнадежно.
Тяжелая капля скатывается по щеке. Я ловлю ее на подбородке. Тарнавский тем временем закрывает глаза. Дышит, раздувая ноздри. Злится — скулы напряжены.
Я чувствую себя виноватой. Ужасно. Несправедливо.
Хочу отодвинуться, но когда дергаюсь — пальцы сильнее сжимают колени. Он открывает глаза и спрашивает:
— Он тебя заставил? Со мной переспать — это часть плана?
— Кто он? — спрашиваю, по инерции несясь по колеям своей реальности. Хотя и сама понимаю, что тупо.
Злю сильнее. Тарнавский блестит глазами. Молчит, то ли слова подбирая, то ли пытаясь сдержать грубость. А я тем временем понимаю, что он…
— Блять, Юля… Я все знаю. — Ежусь. Тарнавский смотрит цепко. Подается ближе. — Отвечай: да или нет? Ты мне разрешила, потому что он заставил?
Я тупею и немею. Смотрю на него. На крайнее напряжение во взгляде. Складку между бровей. И не знаю, как сказать… С чего начать… Что сейчас имеет смысл?
В итоге жалко пищу:
— Я конверт ваш потеряла, — и снова всхлипываю.
— Юля, блять. Нахуй конверт. Я тебе вопрос задал. Ты девственность мне отдала, потому что он тебе сказал? Да или нет?
Молчу. Я не знаю.
Пауза затягивается. Мне все меньше пахнет сексом. Тело все хуже его помнит. Я начинаю подмерзать и дрожу еще и из-за этого…
— Смолин тебя заставил, Юля? Скажи мне правду.
Делаю болезненно глубокий вдох, расправляя грудную клетку. Осознаю, что без ответов уже не уйду.
— Он сказал, что я должна с тобой… С вами… Что должна переспать. Для информации. Чтобы вы охотнее давали.
Замолкаю. Вслух это звучит ужасно. Тарнавский же воспринимает спокойно. Как кажется на первый взгляд.
Потом — закрывает глаза. Новую паузу увенчивает тихое:
— А я неохотно давал? Пиздец.
Он резко поднимается. Отпускает мои колени и отходит в сторону. Не смотрит на меня. Четко перед собой.
В комнате становится еще холоднее. Доносящиеся извне звуки снова слышными. Я осознаю, что терять мне больше нечего.
— Слав… — Зову. Он мотает головой.
— Дай мне секунду.
Прикусываю язык и смотрю вниз. Раскрываю и переворачиваю руки. Они подрагивают, но уже меньше. Сжимаю-разжимаю кулаки. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы почувствовать себя живой.