Проверяю время каждую минуту. Моя речь становится еще более совершенной. Я повторяю ее про себя, стирая язык о зубы. То и дело встаю и прохаживаюсь по кабинету.
Перевешиваю мантии. Перескладываю материалы.
Не слышу, договорил ли Тарнавский, но стараюсь не злиться и не представлять, что он там бездельничает, пока я себя извожу.
Несколько раз захожу в инстаграм и открываю чат со Спорттоварами. Заряжаюсь уверенностью, перечитывая наш диалог.
На одной из последних минут моего бесконечного ожидания дверь из судейского кабинета открывается.
Тарнавский выходит в приемную сам, а я подскакиваю навстречу. Так резко, что мое кресло отъезжает и бьется спинкой о стену.
— Вячеслав Евген…
Скольжу взглядом по мужчине. Душа ухает в пятки, когда вижу, что держит в руках портфель.
— Вы…
— Уезжаю по делам, Юля, — он бросает, проходя мимо. — Если кто-то будет спрашивать: не знаю, когда приеду.
— В смысле? — только поймав на себе взгляд, понимаю, что спросила вслух.
Тарнавский тормозит уже у второй двери. Берется за ручку, поворачивает голову и смотрит на меня, приподняв бровь.
Я знаю, чего ждет: осознания, что подобные вопросы в таком тоне задавать ему неуместно. Но во мне сейчас слишком много реальных страхов, чтобы волноваться еще и о таком.
— Вы мне обещали поговорить…
Напоминаю, как самой кажется, мягко. Тарнавский тянется ко лбу, трет. Я ловлю себя на том, что во всем ищу хорошие знаки.
— Блять, забыл, — чтобы не утонуть в отчаянье, заставляю себя поверить. Киваю.
— Я подожду. Вы вернетесь, да?
Привлекаю произнесенным с надеждой вопросом новую порцию внимания. Тарнавский смотрит пристально. Что хочет увидеть — не знаю. Но излучаю… Смирение. Надежду. Спокойствие, которым внутри и не пахнет.
— Ближе к восьми.
Это поздно, но мне вообще без разницы. Главное сегодня. До завтра я уже не вынесу держать в себе.
— Хорошо, я подожду.
После паузы судья произносит:
— Жди тогда, — и выходит.
Тарнавский не возвращается ни в шесть, ни в семь, ни в восемь. От былого смирения не остается и следа. Я устала. Я его ненавижу. Я всех ненавижу, но его — особенно. Каламбур в том, что и надеюсь при этом я тоже на него.
Повторяю себе, что у взрослого человека на такой должности может возникнуть куча неотложных дел. Это нормально. Это не скотство. Это просто… Жизнь.
Но с течением времени убеждать себя в этом все сложнее и сложнее.
Я проверяю его статус в телеграме, но написать и спросить, когда он вернется, не осмеливаюсь.
Устав, перестаю даже имитировать работу. Беру пустой лист, ручку, и вывожу на ней бессмысленные узоры. Не то, чтобы это сильно успокаивало. Наоборот — то и дело прокручиваю в голове возможные сценарии.
Почему-то самый тусклый и неправдоподобный — тот, на который я больше всего надеюсь.
Что он вернется. Что выслушает меня. Что поймет. Простит. Защитит…
Дверная ручка дергается. Я снова подскакиваю.
Мажу взглядом по времени — половина девятого.
Тарнавский заходит в кабинет и бросает быстрый взгляд в сторону.
— Почему сидишь до сих пор? — Своим вопросом заставляет опешить, но, очевидно, в ответе заинтересовен не сильно. Проходит мимо, открывает следующую дверь. А я слежу за передвижением, хватая ртом воздух. Во мне мешаются растерянность и досада.
— Я просила вас… Вы обещали, что мы поговорим…
Тарнавский снова хмурится. Снова трет лоб.
— Точно. Забыл.
Развернувшись, заходит в кабинет.
Я дергаюсь навстречу. Встречаюсь с его глазами. Они тормозят порыв.
— Позже, Юля. У меня сейчас срочное дело.
Сгибает руку в локте, смотрит на часы.
— Через час зайдешь.
Через час будет половина десятого. Я уже не могу. Я устала. Я правда уже не могу вариться. Но он не спрашивает. А я все равно зачем-то послушно киваю закрывающейся двери.
Ровно в 21:30 я встаю со своего кресла. Провожу мокрыми из-за волнения ладонями по ткани юбки. Поправляю блузку. Снова настраиваюсь и стучусь в дверь.
Уже минуты три слышу, что он внутри ходит. Не говорит при этом. Значит, не на телефоне. Можно рискнуть и предположить, что наконец-то свободен.
Не дождавшись «войдите», открываю дверь и ступаю внутрь кабинета.
Застаю Тарнавского у сейфа.
— Извините, Вячеслав Евгеньевич, я хотела бы все же…
Он забрасывает туда какую-то папку, мой взгляд сам собой соскальзывает с мужской спины на одну из трех полок. Что на них — не хочу знать. И передавать Смолину не хочу.