— Ну что ж, Юля, — смотрю на него. Он улыбается, а я умираю. — Так бывает. Надо было раньше настоять. Да и вообще хорошая привычка: все делать вовремя. Конверт, кстати, в понедельник мне привезешь. Хорошо?
Глава 34
Юля
У меня нет ни конверта, ни надежды больше.
Я удаляю диалог со Спорттоварами и блокирую пользователя. Это эмоциональное и не способное ничем облегчить мою участь действие. Но именно так хочется поступить со своими ложными чаяньями. Растоптать. Каждое.
Я влюбилась в худшего из мужчин.
Он станет моей погибелью. Раньше или позже. Но станет.
На следующий день я уже не пытаюсь заговорить. Прекрасно поняла посыл: мои страхи — это мои проблемы. Надеяться на него глупо.
А через мои руки, тем временем, прошло уже столько компромата с обеих из сторон, что отмыть их с мылом, боюсь, не получится.
Смолин теперь выходит на связь куда чаще. Я продолжаю молоть ему чушь. Не потому, что настолько непрогибаемая, сильная, смелая, а по инерции. В горле непроходящим комом стоит каждая моя ложь и невысказанная правда.
Я больше не храню Тарнавскому верность, к черту его, я всего лишь не знаю, куда двигаться дальше.
Чувствую себя слепым котенком посреди шумной трассы. То, что я до сих пор не под колесами, — не что иное, как чудо.
Сижу на своем рабочем месте, когда мне звонит… Мама.
Сердце сжимается. Слезы моментально собираются в глазах.
Я ее давно уже не набирала. Не могла просто. Боялась в трубку разрыдаться. Что она почувствует. Что она заставит поделиться слишком тяжелой для нас правдой.
Однажды она уже отдала все, что заработала, спасая вляпавшегося ребенка. Второй раз… Это слишком жестоко. Да и это не поможет. Сложно взять себя в руки до чертиков, но я стараюсь. Прокашливаюсь. Веду по нижним ресницам. Встаю и прикладываю мобильный к уху.
Тарнавский в своем кабинете. Между нами — тонкая стена и закрытая дверь. А еще моя уверенность, что я его категорически не интересую, но даже возможности ему давать слышать мой разговор с мамочкой не хочу.
Поэтому выхожу в коридор, оттуда — к уборным.
— Юль, ребенок, ты вчера обещала перезвонить и снова нет… Я же волнуюсь, ты чего? — Слышу в мамином голосе сразу и возмущение, и ласку, и волнение.
Они вызывают ответную бурю. Глаза снова на мокром месте. Я закрываю рот ладонью и делаю несколько вдохов. Горло расслабляется. Надеваю на лицо улыбку. В зеркале выгляжу, конечно, страшно: плачу и улыбаюсь. Но звучу, вроде бы, ничего так…
— Забыла, мам. Замоталась. Работы столько.
Машу рукой, как будто мама может это видеть и так поверит наверняка.
Она же делает паузу, явно прислушиваясь.
Мысленно молю ее: поверь мне, мамочка. Просто поверь. Это сейчас максимум, который ты можешь дать.
— Ну ты хоть пиши, Юляш. Набрала — три слова сказала. Я уже спокойна. Хоть ночью. Хоть днем…
Киваю, опуская взгляд вниз — в раковину. И упираясь в нее же рукой.
Тяжко так… Быть обузой для родных. Не хочу этого. Не хочу для них проблем.
— Хорошо, мам. Хорошо. Что там у вас?
О себе говорить не способна. Поэтому с благодарностью слушаю, что рассказывает мама. Если честно, ничего по-настоящему интересного, но мне ее голос и поток информации, не связанной с Тарнавским или Смолиным, помогают отсрочить неизбежный приступ отчаянной хандры.
— Владик в восторге от тебя приехал, — мама упоминает брата, я до боли прикусываю щеку изнутри.
Я уверена в том, что ни маме, ни папе он ничего не рассказал. И сам меня не бросил. Спрашивает периодически, как у меня дела и что я решила. Но только я-то ничего…
— Говорит, дочка у нас — золотая…
Мама смеется, а я давлю из себя кислую улыбку. Да уж… Золотая.
— С девочкой там какой-то познакомился. Ты ее видела, Юль?
— Нет. Не видела. Но слышала много. Влад говорил… Что хорошая.
— Ну и славно… Ну и хорошо… Дай бог, познакомимся… А у тебя что, Юль?
— Мам, — обычно я произношу это утомленно, закатывая глаза. А сегодня как-то… Отчаянно, что ли.
— Что? Уже и спросить нельзя, господи… Я же волнуюсь, дочка. Ты там все лето одна просидишь. Домой не едешь. Друзья — это хорошо, но…
— У меня никого нет, мам. Сейчас — никого. Но мне и не надо.
Обрубаю, после чего слышу тяжелый мамин вздох.
Ты бы знала, мамочка, что отсутствие у меня парня — меньшая из наших проблем…
До сих пор в дрожь бросает, когда вспоминаю слова Смолина. Он ясно дал понять: хочет, чтобы я соблазнила Тарнавского. Больше информации хочет. Глубже меня в него запихнуть. Чтобы потом было не отодрать.