Все его рассказы о будущей защите — ложь чистой воды. Меня сольют так же, как сейчас сливают судью. Нельзя доверять людям, которые так легко относятся к обману.
— Работа эта твоя…
Она, мамочка. Она.
Пусть темы меня ни черта не радуют, но мамин голос все же успокаивает. Хотя бы немного. Я обретаю зыбкое равновесие. Прокашливаюсь и решаюсь:
— Мам…
— М-м-м?
— Можно я один вопрос задам, а ты мне честно ответишь?
Настороженность мамы выливается в паузу, которая заканчивается осторожным:
— Конечно, Юль. Спрашивай.
Мне очень страшно спрашивать. Не хочу снова в это нырять, но должна.
— Мы с Владом заговорили как-то о… Том случае… — Уточнять мне не придется. «Тем случаем» мы в семье все называем одно и то же. — Я этого не знала, но Влад сказал… Его не просто оправдали, да? Не просто дело закрыли? С нас стребовали… Взятку?
Я бы хотела получить моментальный ответ. Смех, удивление, отмашку. Правдоподобное: «откуда такие глупости, доченька? У нас защитник был отменный!». Но вместо этого — затянувшаяся пауза, после которой:
— Юля…
Я закрываю глаза и все понимаю. Мама тем временем прокашливается.
— О таком по телефону не говорят, Юль. Ты же понимаешь…
Понимаю, конечно.
Я все понимаю, только понимать не хочу.
Пока голос не стал выдавать снова выступившие слезы, улыбаюсь и заверяю:
— Конечно, мам. Понимаю.
— Ты домой приедешь и мы с тобой… Я с тобой обсужу все, если хочешь. Хорошо?
— Конечно, хорошо, — говорю, зная, что ни черта мы не обсудим. — Я пойду уже мам. Работа…
— Иди, конечно, Юляш. Иди… — нужно скинуть, а я держу у уха. И мама держит. Вздыхает прерывисто. — Но ты знай, малыш, что вы с Владом — все, что у меня есть. Самое дорогое. Я за вас умру. И деньги любые достану. Я знаю, что у меня лучшие в мире дети.
— Мы тебя тоже любим, мамуль…
Пищу и скидываю.
Прячусь от мира в ладонях и недолго плачу. Это все так сложно… Мы все такие ужасные…
Почему невозможно повзрослеть, не искупавшись в своей порции дерьма?
Я давно перестала красить ресницы тушью, потому что то и дело приходится умываться. Так и сейчас — успокоившись, плещу холодной водой в лицо. Купирую свою истерику. Возвращаюсь в приемную судьи.
Очень вовремя, как оказывается. Тарнавский как раз надевает мантию. У нас через пять минут заседание.
Я больше не стараюсь смотреть на него. Не ловлю взгляд. Сейчас так особенно. Боюсь, что увидит, что глаза красные. Ему-то все равно, а мне неловко…
— Я думал, Марка звать придется…
Спокойно принимаю лопаткой укоризненную стрелу. Подхожу к своему столу и складываю документы.
— Извините. В туалет выходила.
Тарнавский ничего не отвечает. Выходит, оставив дверь открытой. Я — за ним.
Смотрю в затылок и не могу собраться.
Отвлекает только монотонная работа, к которой я наконец-то привыкла.
Мы заходим в зал заседаний все вместе. Тарнавский занимает свое место и листает материалы, стороны сидят в телефонах, я тем временем включаю компьютер и начинаю запись.
— Всё готово, — выталкиваю из себя, смотря в монитор, а не на судью.
Он в ответ тоже не смотрит. Поднимает взгляд и обводит им стороны, после чего командует:
— Тогда начинаем, — и стучит молоточком.
Я веду протокол механически, не сильно вникая в суть. Это не моя работа. Пусть этим занимается судья. А я… Просто вспомогательная функция.
Когда Тарнавский прокашливается, непроизвольно реагирую — скашивая взгляд. Ловлю на себе. Переживаю вспышку слишком сильных чувств.
Он кивает, я неслышно отодвигаю стул и подхожу.
На фоне — речь представителя одной из сторон. Не знаю, сбивает ли его то, что судья отвлекся, но он не останавливается.
Наклоняюсь к Тарнавскому и задерживаю дыхание. Почему-то кажется, что он тоже задержал.
Я совсем забыла о его приказе. На мне снова те самые духи. Противно, да?
— В кабинет мой сходи, — Тарнавский командует на ухо. Я не хочу. Не киваю. Смотрю в одну точку.
— Что-то принести? — Спрашиваю, не рискуя повернуть голову. Мы слишком близко. Я чувствую возобновившееся дыхание щекой.
— Документы в сейфе возьми. Нижняя полка. Серая папка. И вынеси. Мой водитель подъедет. Подойдет к тебе.
Мой взгляд опускается. Судья крутит в руках ключ. Ухо щекочет:
— Два, восемь, три, пять, один, один. Запомнила?
Киваю.
Беру в руки и выравниваюсь.
Когда выхожу — чувствую на себе взгляды. Много. Все. Оглядываюсь у двери — Тарнавский тоже проводит. Тяжелым.
Не выдерживаю.
Во мне совсем уже не осталось места для волнения из-за вот таких поручений. Он дал мне ключ от своего сейфа. Я теперь знаю его код. Я знаю, что должна сделать настоящая крыса. Но я — порченная.