— Этот может протянуть три месяца, вот этот, — заявил один из надсмотрщиков.
— Если протянет, я тебе целую курицу отдам.
Первый надсмотрщик холодно осмотрел Роба.
— Коран запрещает пари, Исмаил. Следи за своими словами, а не то присоединишься к ним.
Но прошло четыре месяца, как Роберта Болито сослали на каменоломню, где он обтесывал огромные камни с помощью примитивных ручных инструментов и собственной грубой силы, а потом тащил их на берег на веревках и салазках, а парень все еще был жив, несмотря ни на что.
На его глазах люди падали и погибали десятками, валясь с ног от истощения и скверного питания, избитые в кровь кнутами или сошедшие с ума от палящего солнца. Один попросту взбесился и попытался убить стражника. Его по-быстрому казнили, срубив голову, а тело — ужасное, безголовое — успело сделать еще пару шагов, прежде чем рухнуть. Голова, кувыркаясь, покатилась вниз с холма, и никто не почесался ее подобрать. Многие умерли от нездоровой воды, другие от отчаяния.
Пеньковые веревки впивались в тело, оставляя кровавые рубцы, железное кольцо врезалось в щиколотку, где образовалась незаживающая воспаленная рана, со спины под ударами кнута лоскутами слезала кожа, мышцы ныли, протестуя против непосильной нагрузки, а он все бил молотом по неподатливому камню, пока насекомые вгрызались в его плоть и ползали по волосам. Но Роб продолжал жить. А когда думал, что уже нет сил продолжать, вспоминал Кэт, как она сидела на древнем троне в Касл-ан-Динас, ее огненно-рыжие волосы, развевающиеся на ветру, и заставлял себя жить дальше.
Бывали дни, когда он уже не помнил, какой вид открывался от Кенджи, вид, которым он так наслаждался когда-то; дни, когда он не мог вспомнить даже собственного имени. Но он всегда помнил цвет глаз Кэтрин-Энн Триджинны и изгиб ее губ, когда девушка улыбалась.
ГЛАВА 30
После этава миня тотчас же забрали из дома Сиди в тюрьму, которую они завут мазморра, которая находится под землей и в каторую только нимного света проникает сквозь малинькую дырку, и вот там я узнал, что такое настоящие нисчастье и чи-лавечиское страдание — там сидела сотня нисчасных в рванье и в мерзости, некоторые тощие как чирвяки, слабые от балезни и битья и от нидастатка пищи…
Я в смятении опустила письмо и посмотрела на Идриса:
— Неужели пленников действительно держали в таких ужасных условиях?
— Думаю, да. У них было так много рабов, что они, по-видимому, опасались восстания, если бы их прилично кормили и содержали в надземном помещении.
— Какие все-таки жестокие времена! И какое варварство!
— Ну конечно, сегодня никто не станет столь жестоко обращаться с пленными, так грубо нарушая права человека. Если не вспомнить про Гуантанамо. Или работорговлю, которую столетиями вели британцы, испанцы, португальцы, американцы… — Он перечислял их всех, загибая пальцы.
— Я поняла вас, — сказала я, выдавив из себя улыбку.
Мы сидели в холле открытого ресторана, расположенного в красивом дворике и принадлежащего одному из друзей Идриса, где нас накормили запеченными в тесте голубями и жареной на вертеле рыбой, под которые мы распили бутылку отличного местного розового вина, от которого — а может быть, и от содержания этого письма — почувствовали себя немного пьяными.
— Халид будет вне себя от счастья, — сказал вдруг Идрис. — Он годами изучал биографию Сиди аль-Айячи, но не думаю, что ему хоть раз попадался в руки источник, где описывалась бы его личность, да еще с такими подробностями.
— Мне он представляется сущим чудовищем.
— Герои или негодяи — все они на самом деле чудовища. — Идрис улыбнулся. Потом вытряс неизменную сигарету из пачки «Мальборо» и некоторое время рассматривал. Через несколько секунд такого изучения сунул сигарету обратно в пачку, закрыл ее решительным жестом и отложил в сторону. — Пора покончить с этой дурной привычкой.
— Вот так вот?
— Вот так вот.
— Кажется, вы настроены очень решительно.
— Есть в жизни вещи, насчет которых я настроен весьма решительно. — От его напряженного взгляда у меня слегка закружилась голова.
И в этот самый момент один из официантов, который весь вечер был крайне услужлив и неприметен, споткнулся о стоявшую во дворе вазу с розами; тотчас возникла суета — кто-то бросился спасать рассыпавшиеся розы, кто-то стал вытирать разлившуюся воду, еще кто-то побежал за веником и совком.