— Не знаю, почему я сейчас мелю весь этот вздор. Это, видимо, бессмысленно. Возможно, я просто пытаюсь убедить в чем-то саму себя. Или тебя, но тебе, видимо, безразлично все, кроме твоей собственной боли. Я хотела попробовать убедить тебя вот в чем: что я понимаю — по крайней мере отчасти, — насколько ужасным было то, через что тебе пришлось пройти. Однако тебе все же удалось спасти Мэтти Пенджли — милую, добрую Мэтти, — которая уже, наверное, думала, что совсем пропала в этой чужой стране. Ты спас ее, и вы зажили вместе, завели детей. Это очень благородный поступок, и я испытываю за тебя гордость.
Тут у меня иссяк запас слов, и я просто молча сидела во тьме, ожидая сама не знаю чего и чувствуя себя полной дурой. Сквозь стекло окошка была видна полоска еще розовеющего неба. Скоро совсем стемнеет…
— Сейчас я уйду отсюда. Мне хотелось просто принести твои письма назад и высказать тебе свое уважение, — тихонько закончила я и встала, чтобы уйти.
Я уверена, совершенно уверена, что не задела стол, когда вставала. Но в этот момент свеча упала и покатилась — словно ее кто-то толкнул, или это просто сработала сила земного притяжения, — пока не уткнулась в пачку писем, которые тут же вспыхнули. Пламя со свистом рванулось вверх. Я вскрикнула и выронила фонарик. Пламя сперва было ярко-алым, потом стало оранжевым, потом светло-золотистым, почти белым. Две мысли преследовали меня: что надо спасать вышивку Кэтрин и что весь чердак со мной вместе сейчас охватит пожар. Но в тот самый момент, когда я по-настоящему испугалась, пламя погасло само собой, так же быстро, как возникло, и я обнаружила, что стою в полной темноте.
Нагнувшись, я принялась шарить по полу дрожащими руками в поисках фонарика, ожидая в любой момент наткнуться на ледяную руку кого-то или чего-то потустороннего. Ничего подобного не произошло. Вообще ничего. Воздух был неподвижен и, кажется, стал немного теплее, мои пальцы наконец сомкнулись на корпусе фонарика. Я включила его и направила на стол, опасаясь посмотреть на ущерб, нанесенный огнем.
Письма исчезли, все до последнего клочка, оставив в память о себе лишь горсточку холодного серого пепла. И в этом пепле лежал вышитый Кэтрин платок, неповрежденный, сверкающий. Я осторожно взяла его, но, несмотря на наличие множества серебряных и золотых нитей, он не был даже теплым. Как такое могло случиться? Мой рационалистический ум тут же сообщил мне, что платок, видимо, вещь гораздо более долговечная, нежели бумага — особенно бумага, которой четыре сотни лет, — но даже при этом… Вся дрожа, я побрызгала вокруг себя водой из фляжки и вновь поставила свечу. После чего бросила щепотку соли через левое плечо — мама была бы очень этим довольна, даже горда, — чтоб отогнать дьявола.
Когда я наконец спустилась вниз и вышла, то дрожала так, что стучали зубы. Я вся буквально пропиталась адреналином. Элисон лишь раз взглянула на меня, сняла с себя жакет и накинула мне на плечи.
— Ну, дело сделано? — спросила она.
— Кажется, да. — Я неуверенно улыбнулась. Кто ж знает? Мы прошли в сад. Элисон обнимала меня за плечи, прижимая к себе. Потом я долго смотрела на море, оно отражало последние, уже тусклые лучи заходящего солнца. Сент-Майклз-Маунт возвышался в заливе этаким романтическим силуэтом, точно так, как стоял здесь в тот судьбоносный июльский день 1625 года, когда флот аль-Андалуси под своим флагом с изображением полумесяца и скрещенных костей проходил мимо его бесполезных укреплений.
Я закрыла глаза, пытаясь что-то вспомнить. И наконец улыбнулась.
Менее чем через три недели, когда хна окончательно сойдет с моих ладоней, я тоже вернусь в Марокко, Джезират аль-Магриб. Остров, где садится солнце.
Инш ’аллах.
ОТ АВТОРА
Данная книга — это выдумка, хотя и основанная на исторических фактах.
Набеги берберийских корсаров на южное побережье Англии, происходившие почти непрерывно на протяжении почти двухсот лет с семнадцатого по восемнадцатый век, в последние несколько лет получают все более полное документальное подтверждение. А вот в годы моего детства в Корнуолле о них почти не вспоминали, да и сейчас большинство людей не имеет должного представления об этой кровавой главе английской истории.
Большая часть нападений разбойников приходилась на корабли в море, как торговые, так и рыбацкие, причем корсары нередко вводили свои жертвы в заблуждение, подходя под чужим флагом, прежде чем обнаружить свою истинную сущность. Но тогда несчастным было уже поздно прибегать к каким-либо оборонительным мерам. Разбой и грабеж, захват грузов и членов экипажей, последующая продажа пленников в рабство — все это было обычным явлением и несчастьем для тех, кто осмеливался выходить в море, и, естественно, эти нападения не ограничивались только атаками на английские корабли мусульман и перешедших на их сторону изменников и вероотступников.