В тот вечер я не стала читать записи Кэтрин Триджинна, а вместо этого принялась размышлять не об этой девушке, жившей четыреста лет назад, и не о своей собственной несчастливой судьбе (в который раз!), а о своей бедной кузине. Что можно чувствовать в подобной ситуации, когда делишь жизнь с человеком, который внезапно, ни с того ни с сего, без каких-либо объяснений и предупреждений вдруг уходит от тебя, разрывая не только ваши с ним отношения, но и свои отношения со всем этим миром, разрывает невосстановимо и навсегда?
Каким бы несчастливым ни был их брак, что могло заставить обычно жизнерадостного и толстокожего Эндрю покончить с собой, причем столь жестоким образом, да к тому же прямо в доме, который супруги вдвоем восстановили из развалин, из груды пыли, плесени и гнилых досок?
Но когда я наконец выключила свет и заснула, мне приснилась вовсе не Элисон и не Эндрю, висящий в привязанной к балке петле, а Кэт Триджинна. С ней что-то происходило, что-то ужасное… Но мне так и не удалось до конца понять суть грозящей ей беды, разглядеть нависшую опасность. В голове эхом отдавался вопль «Боже, спаси нас!» — а когда я проснулась, то обнаружила, что и сама в тревоге. Обычно я просыпаюсь медленно, словно ныряльщик, всплывающий с большой глубины, но в то утро все было иначе. Кожа зудела, а я была напряжена, словно кто-то наблюдал за мной, пока я спала. Внезапно зациклившись на этой мысли, я сорвала с себя одеяло и отшвырнула в сторону, спрыгнула с постели, оглядываясь по сторонам, словно ожидая увидеть притаившегося грабителя. И конечно, никого не обнаружила. Проклиная себя за бессмысленное и идиотское поведение, я приготовила кофе и снова позвонила Элисон.
На этот раз бедняжка сама взяла трубку.
— Алло? — Голос звучал слабо, едва слышно, словно очень издалека и при скверном качестве связи.
— Элисон, это я, Джулия. Слушай, мне очень жаль, что я вчера такую глупость сморозила… — Я замолкла, не в силах придумать ничего более подходящего.
— Ладно, ничего. Я просто не могла с тобой разговаривать… ни с кем вообще… сил не было. Мне надо было уйти, уехать… от всего этого, от него, вообще из дома…
— Но теперь ты вернулась, — заметила я. Брякнула очередную глупость.
— Да. — Ее голос звучал очень неуверенно.
— Послушай, — быстро сказала я, не слишком колеблясь. — Может, мне приехать к тебе и помочь? Чтоб тебе хоть немного передохнуть? А еще у тебя будет жилетка, чтобы выплакаться, — да все, что угодно.
Мне это нетрудно, здесь никаких особых дел.
Долгая пауза. Потом Элисон спросила:
— И впрямь можешь приехать? Я тут уже не могу одна… Так приедешь? Сегодня?
— Ну конечно! — ответила я. Через несколько минут, обговорив все, что нужно, повесила трубку. Сердце у меня упало. И зачем я это предложила? Мне вовсе не хотелось тащиться в такую даль, это же край земли! Там, в Корнуолле, меня к тому же уже ожидали призраки, и Эндрю вовсе не из их числа.
Тем не менее через два часа я уже была на Паддингтонском вокзале и покупала билет до Пензанса с открытой обратной датой.
Прошло уже почти три года, как я в последний раз была в родном графстве. Тогда я то и дело курсировала взад-вперед, навещая мать. Самый мрачный период в моей жизни. Мама, до самого последнего года своей жизни пребывавшая в добром здравии, женщина крепкая и энергичная — в шестьдесят она еще бегала на марафонские дистанции, а в семьдесят продолжала плавать, — перенесла инсульт и в один момент потеряла не только контроль над половиной собственного тела, но и самостоятельность, независимость и вообще перестала быть личностью… и кончила тем, что оказалась в пропахшем мочой и антисептиками доме для престарелых.
Комплекс вины заставил меня часто ее навещать. Вины и страха. Мне с трудом удавалось подавлять этот ужас, который возникал от понимания того, что это именно то, к чему все мы в конце концов придем. У мамы по крайней мере были некоторые маленькие утешительные моменты — друзья и родственники, навещавшие ее. А вот я — женщина одинокая и бездетная, так что перспектива старости, физического и духовного угасания уже в тридцать три года страшно меня пугала.
В результате я руками и ногами цеплялась за Майкла- от жуткой безысходности, которая вынудила его скрываться от моих звонков поздно ночью и уезжать из города чаще, чем это было реально необходимо; подозреваю, что он был готов на все, лишь бы не слышать мои жалобы и не чувствовать мою боль. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы понять, что мое поведение и его частые отлучки — и в географическом, и в эмоциональном смысле — имеют прямую связь; но даже после этого у меня не хватило мозгов увидеть наши взаимоотношения в реальном свете.