— Вставай, салага! — крикнул кто-то у меня над ухом.
— Ну и здоров же он спать! — раздался другой голос. Открыв глаза, я увидел вокруг себя каких-то парней — очевидно, собратьев по "Сигме хи", — на лицах которых было написано явное неудовольствие. Один из них, разглядев меня, воскликнул:
— Да он ведь не наш!
Я поднял руку и произнес:
— Брат Хэмилтон Дэйвис, "Альфа пси" из "Сигмы хи".
— Черт, ошибка вышла, извини, — сказал кто-то, а кто-то еще похлопал меня на плечу.
— Понимаешь, сегодня утром должна была быть побудка, а это отделение для новичков, вот мы и подумали, что ты — тоже новичок. Им полагалось встать в семь часов, мы пришли, видим — ты еще валяешься. Вот мы и решили… ну, в общем, извини.
Ребята помогли мне подняться.
— Надеюсь, мы тебя не слишком пришибли, — сказал один из них.
— Все нормально.
— Слушай, может, тебе еще покимарить часок-другой? Теперь тебя уже никто не побеспокоит. Проснешься — крикни, мы принесем тебе "кровавую Мэри". Так говоришь, откуда ты?
— "Альфа пси". Вандербилтский университет.
— Где это такой?
— На Юге. Знаете, ребята, я, пожалуй, и вправду посплю. Еще увидимся.
— Поспи, поспи. Извини, что так вышло.
Никто меня больше не беспокоил, и воздух был таким же бодрящим, но уснуть мне так и не удалось: только я закрыл глаза, как появилась Сара Луиза.
— Так тебе и надо, Хэмилтон Дэйвис, — сказала она.
— Ты о чем?
— О том, что эти ребята слегка тебя потрепали. Надеюсь, хоть после этого ты немножко поумнеешь.
— Они мне чуть плечо не сломали.
— Жаль, что не шею.
— Слушай, чего ты злишься? Мне надо выспаться.
— Выспаться? Чтобы быть свеженьким, когда встретишься с Джейн? Так вот, не сон тебе нужен, а совесть. Ее-то у тебя как раз и нет.
— Совесть?
— Ты что, не видишь, какая эта Джейн ничтожная?
— Неправда, она смешная и честная. А еще сексуальная.
— Сексуальная? Да она просто уродина, которая жаждет, чтоб на нее обращали внимание, и ради этого готова делать что угодно: и смешить, и притворяться, будто она секс-бомба.
— А по-моему, она искренняя.
— Советую тебе подыскать какую-нибудь слепую или одноногую — с такой наверняка будет еще интереснее. Она уж наверняка позволит сделать с собой все, что захочешь, лишь бы встретиться с мужчиной.
— Ты слишком высокомерна.
— Неужели? — И, сказав это, Сара Луиза растворилась в воздухе, оставив меня размышлять над ее словами. Я, конечно, был с ней не согласен, но чем дольше я лежал и думал, тем меньше мне хотелось снова увидеться с Джейн. С ней было весело, это правда, но хорошего понемножку, а что касается всяких любовных ласк, то тут Сара Луиза, может быть, и права. Может, Джейн действительно притворялась в надежде, что я спасу ее от хит-парадов по телевизору.
Когда мы встретились с Уэйдом за обедом, выяснилось, что его девушка не произвела на него особого впечатления.
— Может, двинем в Сан-Франциско? — предложил он. Я оставил Джейн записку, что нас срочно вызвали в Монтеррей.
Примерно неделю воображаемая Сара Луиза не давала о себе знать, но следующий наш разговор был долгим, и состоялся он в Лос-Анджелесе, где какие-то приятели Уэйда нашли нам девушек. По дороге мы пару раз останавливались в общежитиях нашего студенческого братства, чтобы побриться и принять душ. Первое, что я увидел, войдя в общежитие Южно-Калифорнийского университета, был длинный ряд портретов знаменитых выпускников и огромные фотографии Джона Уэйна и всех футболистов из "Сигмы хи", которые попали в сборную Студенческой ассоциации или даже в сборную страны. Фотографий этих было видимо-невидимо — наверно, в этом отделении братства только и делали, что играли в футбол. Когда я шел вдоль всех этих портретов, у меня было такое чувство, будто я попал на Олимп.
Девушки, с которыми нам устроили свидание, работали в том же учреждении, что и приятели Уэйда. Они нам долго пытались объяснить, что это за фирма и чем они там занимаются, но я понял только то, что это имеет какое-то отношение к электронике. Мою девушку звали Соня Степански, девушку Уэйда — Кристи Захарко. Они были давнишними подругами, вместе учились в школе в каком-то восточном штате и месяц назад переехали на Западное побережье. Поскольку они, как и мы, мало что успели повидать в Лос-Анджелесе, мы решили совершить небольшую экскурсию и поехали на машине в Беверли-Хиллз и Бел-Эр. Был субботний день, солнце только начало пробиваться сквозь голубоватую дымку, а из радиоприемника рвался бодрый голос Дона Корнелла, исполняющего песенку "Розовая вишня, яблоневый цвет". Чем дольше мы кружили по районам роскошных особняков, тем в больший восторг приходили девушки. "Кристи, Кристи, ты только посмотри!" — восклицала Соня, а Кристи отвечала: "Да, да, я вижу". Вскоре я заметил, что в основном смотрю на девушек, а не на дворцы с пальмами. Неяркие блики солнечного света играли на их широких скулах и темных очках. Хотя от Нашвилла до их родного города было не более суток езды, по виду их можно было принять за иностранок. Пройдет время, и эти смуглые, стройные, широкие костью девушки раздадутся и погрузнеют, но сейчас на них любо-дорого смотреть. Я вдруг подумал: если они нам кажутся необычными, то, возможно, и мы им тоже? Неужели эти дочери угольного края тоже рассматривают нас с Уэйдом как какую-то диковинку? Да нет, вряд ли. Но вечером я убедился, что это было именно так.
Когда мы спросили девушек, где бы они хотели поужинать, я ожидал самого худшего. Дело в том, что был конец месяца, и наше с Уэйдом жалованье в девяносто долларов было почти на исходе. Я уже приготовился услышать, что неплохо было бы пойти в ресторан «Романофф», но, к великому моему облегчению, девушки предложили перекусить где-нибудь пиццей, выпить вина, а потом закатиться к ним домой. Мы с Уэйдом переглянулись — в чем тут подвох? — но, как выяснилось, никакого подвоха и не было.
Дома у девушек мы пили вино, заводили музыку и танцевали. Соня рассказывала, как они с Кристи хулиганили в школе, как потом решили не поступать в университет, а пошли на коммерческие курсы: учиться там нужно меньше и быстрее начинаешь жить самостоятельно. Лос-Анджелес им нравился, но местные парни — не очень, потому что недостаточно галантны. Из ее слов можно было понять, что у нас с Уэйдом с галантностью все в порядке. Я не мог вспомнить, что такого особенного мы сделали — наше поведение было совершенно обычным. Может, манеры, которые на Юге считаются обыкновенными, показались этим девушкам изысканными? Во время танцев мы с Соней в какой-то момент оказались в ее спальне, где продолжали ритмично раскачиваться в такт "Романтическим чувствам", "Рядом с тобой" и прочим песенкам из альбома Бобби Хэккета.
— Слушай, я была бы не прочь снова с тобой встретиться, — сказала Соня.
— Я тоже был бы не прочь, — ответил я.
— А вы сюда часто приезжаете?
— Сегодня только во второй раз. Для этого нужна увольнительная на трое суток.
— Может, постараешься как-нибудь получить эту самую увольнительную, а?
— Попробовать можно. — У меня еще раньше создалось впечатление, что Соня считает, будто Монтеррей — это пригород Лос-Анджелеса. Неужели она ни разу не видела карту Калифорнии? Следующая увольнительная на трое суток ожидалась только через два месяца, на праздники, но сейчас было не время говорить об этом.
— Слушай, — сказала Соня, — только это промежду нами… Там, в пиццерии, мы с Кристи вышли… ну, в общем, в туалет — ну, и мы разговаривали: как прошел день, и все такое, и решили, что вы… ну, словом, парни что надо…
— Вы нам тоже очень понравились.
— Так, может, вы снова как-нибудь приедете?.. Ну, то есть поскорее, а?
— Постараемся.
— В общем… мы хотим с вами встречаться.
— Сделаем все возможное. — Мы с Соней все теснее прижимались друг к другу, раскачивались все меньше, а когда из проигрывателя раздались звуки песни "Оглушен и очарован", мы начали целоваться.
— Может, приляжем? — спросила Соня.
— Почему бы и нет?
Соня уютно прижалась ко мне и сказала:
— В общем, если вы вернетесь… ну, поскорее — мы все так устроим, что будете довольны.
Начались обычные ласки, как вдруг на нас что-то нашло, и мы стали быстро-быстро раздеваться и через минуту уже лежали в объятиях друг друга, совершенно обнаженные. Во мне все горело от нетерпения, но, просунув руку между Сониных бедер, я понял, что она возбуждена гораздо меньше, и решил, что раздеться — это для нее предел и что теперь весь оставшийся вечер она будет стесняться своего отчаянного порыва.