Вдруг Соня спросила:
— А этого у тебя с собой нет?
— Чего этого?
— Ну, этого, который надевают… А то боюсь забеременеть, со мной это — раз, два и готово.
Мне стало интересно.
— Откуда ты знаешь?
— Ниоткуда. Знаю — и все.
— А все-таки?
Соня задумалась.
— Ну, был у меня один парень… еще дома. Мы и попробовали-то всего два раза, а я забеременела.
— А потом?
— Ну мне там устроили… у одного врача.
— А парень этот знал?
— Я ему ничего не сказала. Да у нас с ним ничего особенного и не было. Он старше был намного, да еще женатый и вообще… Я никому не сказала, только Кристи. Так что теперь, если у парня нечего надеть, я этого не делаю.
— Боюсь, у меня с собой ничего нет.
— Но ты хочешь?
— Да, если ты тоже хочешь. Соня снова задумалась.
— Пойду спрошу у Кристи, — сказала она наконец, взяла подушку и прикрыв ею перед, зашлепала вон из комнаты. Кристи с Уэйдом уже уединились в другой спальне. Пока девушки шептались, хихикали и шарили в комоде, я лежал и вызывал в своем воображении Соню — такой, какой я только что видел ее сзади. Да, девочка классная и, наверно, будет такой еще лет пять-десять, пока не растолстеет.
— Ну вот, — сказала Соня, вернувшись, и протянула мне презерватив. Скоро в обеих спальнях громко заскрипели пружины, и звук этот уже не прекращался почти всю ночь. В одну из пауз, сказав в очередной раз Соне, как она хороша, я опять спросил ее про Лос-Анджелес.
— В плане работы тут ничего, — сказала она. — И в плане погоды. Зато парни — одна шваль. Только и норовят залезть тебе в трусы — наверно, думают, что стоит им мигнуть, и ты уже готова на все. Ну, так они ошибаются. Может, я и похуже всяких там прочих девиц, но мне нужно, чтоб были… как это… взаимоотношения. Чтобы парень меня слушал, ну там ходил со мной и вообще. Поэтому мы и хотим с вами встречаться. Ну, то есть, как это… в эмоциональном плане такое у меня сегодня в первый раз.
"Бедняжка, — подумал я, — как же должны были обращаться с тобой эти ребята! Что они — лапали тебя на людях, били по лицу, если ты им не давала? Неужели простого вежливого обхождения достаточно, чтобы возбудить в этих девушках романтические чувства?"
Всю обратную дорогу Уэйд был весел и жизнерадостен.
— Не так уж плохо дружить с представительницами трудового класса, — сказал он, но потом, видимо, почувствовав, что шутка вышла обидной, добавил: — Да нет, они в общем-то в порядке. Домой их, конечно, не позовешь, а так вполне ничего.
— Думаешь снова с ними встретиться?
— Нет.
Было уже пять часов утра, когда Уэйд высадил меня у общежития. В коридоре, в призрачном сумрачном свете строго глядел со стены весь пантеон героев, а когда я подошел к портрету Джона Уэйна, у меня возникло чувство, будто я предал Бога и родину. И хотя я прекрасно знал, что Уэйн в свое время порядочно позабавился с Джин Харлоу, что все эти знаменитые футболисты тоже иногда встречались со всякими девицами, сейчас они были моими судьями, признавшими меня виновным по всем статьям. Я воспользовался чужой беспомощностью, я обманул девушку, к которой не питал никаких чувств, я предал истины, которым меня учили. Подходя к своей кровати, я испытывал жгучий стыд. Стоило мне улечься, как тут же явилась Сара Луиза и взялась за меня всерьез.
— Это уж что-то совсем непотребное, — начала она, — даже для тебя.
— Слушай, оставь меня в покое, мне и так тошно.
— И не подумаю. Если помолвка имеет для тебя хоть какое-то значение, я имею полное право высказать все, что думаю.
— Ладно, только, пожалуйста, покороче.
— Так вот, "промежду нами"…
— Прошу тебя, не надо об этом.
— В плане свободы слова, ты что ж, думаешь, ты лягешь, а я буду молчать, и вообще?
— Послушай, возможно, в Соне и есть что-то жалкое, но ты-то кто такая, чтобы над ней издеваться? Сам Эйзенхауэр иногда делает грамматические ошибки, а уж людей, говорящих "в плане" и «лягем», и подавно полно. Это ведь элементарно. Это что, все, что тебя интересует?
— Как это… ах, да — в эмоциональном плане, и вообще. Да, интересует. Меня, в частности, интересует, остались ли у тебя хоть какие-то чувства ко мне, пока ты там развлекался со всем этим отребьем.
— Но должен же я с кем-то общаться! Я ведь не монах. Да и ты сама тоже не сидишь безвылазно дома. Если тебе не нравятся девушки, с которыми я встречаюсь, разыщи мне кого-нибудь получше.
— В плане вкуса — это твое дело.
— Знаешь, в чем твоя беда? Ты воображаешь, будто ты — английская королева. Так вот, мы живем в Америке, а в Америке главное — это каков человек внутри. И если ты презираешь Сэнди за ее фигуру, Джейн — за ее внешность, а Соню — за грамматические ошибки, то хрен с тобой.
— Повторяю: в плане вкуса — это твое дело.
Днем, когда мы с Уэйдом ехали через пустыню на север, я спросил его:
— Тебе не кажется, что мы плохо поступили?
— Ты о чем?
— Ну, что обманули этих девушек.
— Почему ты считаешь, что мы их обманули?
— Они бы не сделали всего этого, если бы знали, что мы больше к ним не приедем.
— В таком случае это они нас обманули. Значит, они хотели показаться более соблазнительными, чем есть на самом деле.
Я задумался и немного погодя ответил:
— По-моему, это было нечто вроде сговора: они кое-что сделают, если и мы тоже что-то пообещаем. А теперь мы отказываемся выполнить то, что от нас требуется.
— Ну и что?
— Ты думаешь, это правильно?
— Я думаю, что мы получили от них столько же, сколько и они от нас. Ты ведь слышал, как они сказали, что так хорошо в Калифорнии еще ни разу не гуляли. Они побыли принцессами — правда, всего один день, но все же это лучше, чем никогда. И потом — либо им понравилось с нами спать, либо нет. Если понравилось — отлично, если нет — зачем было притворяться?
Я промолчал, и Уэйд, видимо, подумал, что я с ним не согласен.
— Послушай, — продолжал он, — мужчины и женщины постоянно обманывают друг друга. Такова жизнь. Мужчины обманывают женщин, говоря им о том, чего нет — о своей любви, о том, что готовы выполнить любое их желание. Женщины обманывают мужчин, притворяясь, будто они красивые, сексуальные и элегантные. Когда они мажутся косметикой — это обман, когда надевают подбитый ватой бюстгальтер — это обман, когда делают вид, что у них оргазм, — это тоже обман. Можно прожить всю жизнь, занимаясь только тем, что лгать женщинам, и все равно они оставят тебя в дураках.
"Нет, — подумал я, — все-таки здесь что-то не так. Не может быть, чтобы весь мир жил по этим законам".
Однако после нашего следующего приключения я был готов согласиться, что Уэйд кое в чем прав.
— Ладно, с демократками мы погуляли, — сказал однажды Уэйд, — теперь попробуем с республиканками. — "Гулять с демократками" на жаргоне того времени означало видеться с девушками второго сорта — как это было в Лос-Анджелесе. — На следующие выходные едем в Сан-Франциско. Твою девицу зовут Глория Чейс, мою — Фиби Уэнтворт.
И Уэйд рассказал мне о них все, что ему удалось узнать от своего приятеля, биржевого маклера, который и устраивал нам это свидание. Я стал было слушать, но скоро совершенно запутался в названиях многочисленных школ и колледжей. Где только они ни учились — и в Вассаре, и в Уэллесли, и в Стэнфорде, и в Смите! Одно я уяснил твердо: связи у этих девушек такие, каких у меня, наверно, никогда не будет.
В Сан-Франциско мы всегда останавливались в «Николае» — небольшой русской гостинице на Буш-стрит. Номер на двоих стоил там гроши, а Юнион-сквер и Ноб-Хилл были буквально в двух шагах. Своим товарищам по школе мы, надеясь поразить их воображение, говорили, что живем "в одном уютном заведении, между "Марком Хопкинсом" и "Сен-Фрэнсисом".[20] На самом деле «Николай» был ничем не лучше студенческого общежития, за одним исключением: в холле всегда было полным-полно русских, которые часто приглашали нас выпить с ними чаю. Мы сидели вокруг самовара, обсуждали разные новости, и они говорили нам, как далеко мы продвинулись в изучении русского языка.