— Михаил Дмитриевич, вы любите охоту на уток? — спросил главковерх. — Давайте-ка дождемся весны, выберем как-нибудь денек и отправимся на болото за утками.
— Я с превеликим удовольствием, Николай Васильевич, — согласно кивнул тот, глядя в небо. — Помнится, в молодости любил я охоту на пернатых. Бывало, затаишься в камышах — и ждешь, поглядываешь на чучела, а кругом тишина, и на душе так приятно.
— Осторожная птица утка. Иной раз сидишь с дробовиком, не шелохнешься, а они все равно чуют: не ладно здесь — и норовят облететь тебя стороной, только крыльями посвистывают. Хорошо! Знаете, Михаил Дмитриевич, после полной победы революции обязательно подамся в егеря. Что, не верите? Природа-матушка — и ты посередине… Чего лучше придумаешь?.. Впрочем, нет — сделаюсь альпинистом. А вы что намерены делать после полной победы?
— Я к тому времени в отставку выйду, буду внучат нянчить и писать пространные мемуары.
— Ну нет. Не отпустим мы вас в отставку. Что вы, в самом деле, заговорили об отставке, когда столько дел вокруг, делать — не переделать!
— Вы же вот собрались в егеря.
— Это я в свободное от партийных дел время… Ну, ехидный же вы, Михаил Дмитриевич!
Они расхохотались.
Вскоре появился приказ, который уже не казался начальнику штаба ставки неприемлемым. Более того, Михаил Дмитриевич считал его сейчас — и не без оснований — не только плодом деятельности народных комиссаров и главковерха, но и своим кровным детищем.
ПРИКАЗ № 10
Объявляется для сведения и исполнения приказ по армии 3 января 1918 года. Переходное состояние, в котором находится в настоящее время армия в связи с намеченным преобразованием ея в добровольческую интернационально-социалистическую армию, не позволяет немедленно применить к ней в полной мере тех принципов равного для всех вознаграждения, которые должны быть положены в основу. С другой стороны, насущная необходимость положить предел тем неимоверно высоким окладам, какие существовали для командного состава в прежней армии и исчислялись тысячами рублей в месяц и десятками тысяч в год, не позволили откладывать дело проведения в жизнь необходимой реформы по пересмотру окладов. Исходя из этих соображений, Народными Комиссарами по Военным Делам выработана и вводится с первого января 1918 года в. жизнь прилагаемая табель окладов, коей и предлагается руководствоваться.
Верховный Главнокомандующий
Крыленко.
Глава шестнадцатая
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Представьте себе человека средних лет с довольно благообразным лицом и пролысиной. У меня рано начали редеть волосы, цвет их сделался неопределенным. Бороду я не ношу. Брови довольно густые у переносицы, но расплывчаты ближе к вискам, нос прямой. Лицо у меня несколько удлиненное, без резких черт. Впрочем, достаточно для общего представления. Это, пожалуй, мой единственный словесный автопортрет. До этого я предпочитал рисовать словесные портреты других. По моим описаниям были например, задержаны Свердлов и Коба. Я довольно точно описал их лица: у Кобы — как и у меня — изрытое оспой лицо, у Свердлова, носившего кличку Андрей, — набрякшие близорукие глаза. Хорошо представляю себе Крыленко. Маленький, чрезвычайно подвижный, говорит быстро. По-рязански круглолиц, всегда аккуратен в одежде… Однако что же я? От своего портрета переметнулся к портретам других. Рост у меня средний, быть может, немного выше среднего. Об одежде говорить не буду. В последнее время я редко появляюсь на улице, а дома одеваюсь по-обломовски: в халат и туфли без задников. Вот и сейчас я сижу в них. В них пятиться нельзя, но я все-таки пячусь, пячусь, вспоминаю такое, о чем надо бы давно уже забыть.
…Нас обошли. Это случилось на каком-то полустанке. Я носил образок под нижней рубахой, хотя уже в то время не верил ни в бога, ни в черта. Не помогло. Немцы зашли с тыла. Меня не убили, потому что я не сопротивлялся. И странно, именно в плену я на какое-то время обрел душевный покой.
Меня вместе с другими погрузили в телячий вагон. В нем пахло навозом и мочой. Зарывшись в прелую солому, я часами лежал, отдавшись на волю провидения. Я не фаталист, но в те часы верил: все, что ни делается — к лучшему. Передо мной маячило подобие жизни. Однажды я подтянулся к оконцу, выглянул и увидел, что нас везут на запад: мимо проплыла зеленая деревушка, крытая черепицей, протестантская кирха — и поле, разрезанное на квадраты поле…