— Дальше не надо. Ясно.
— «…После приезда депутатов на заседания Государственной думы Малиновский неукоснительно докладывал о всех привезенных депутатами из своих районов впечатлениях и данных о местной работе, чем давал возможность не только проверять деятельность моих наблюдательных учреждений, но и принимать меры к пресечению местного партийного движения…» — Елена Федоровна на минутку прервала чтение, отчеркнула карандашом две последние строчки: — обрати, Коля, внимание на это место.
— Обратил. Читай, пожалуйста.
— «…Приходя на каждое свидание, я брал с собой переписку из департамента полиции или поступившие бумаги, чтобы получить от Малиновского те или другие разъяснения относительно возникших на местах вопросов или лиц, проходивших по перепискам департамента полиции… поручая ему, если он не мог дать ответа, узнать у соответствующих депутатов и к следующему разу мне сообщить…»
— «Врет Белецкий!»
Елена Федоровна удивленно вскинула брови:
— Ты так считаешь?
— Не я, а Малиновский, — Николай Васильевич листал пухлую исповедь и покачивал головой: что ни слово, то фальшь, что ни фраза — расчет на сочувствие, сострадание. — Смотри, как убедительно пишет! Если бы мы с тобой не были подготовлены всем ходом следствия, если бы не знали автора этого опуса лично, то, пожалуй, трудно было бы не проникнуться к нему известной долей симпатии. Ты послушай: «…Держали нас в охранке 7 или 8 дней. 15 или 16 мая меня вызвали на допрос. Начались опять угрозы, уговоры, угощение чаем, папиросами, отвлеченные разговоры о семейной жизни, о роли охранки, что она не против прогресса… Боже мой, что это было! Он, как паук, опутывал мою душу и тело, и когда подметил, что я, наверное, колеблюсь, то ласково, как кот, подошел: «Согласитесь, а если не согласитесь, то не только вы, но и многие ни в чем не повинные пойдут на каторгу, а вы, кроме того, будете открыты, что сидели за кражу». Я согласился. Обещали жалованье 100 рублей. Не деньги, а угроза заявить всем, что я вор, была решающим моментом. Рухнуло все, что было под ногами, и я покатился в пропасть…» Нет, большими порциями это принимать вредно! — Николай Васильевич закрыл исповедь.
— Жертва роковых случайностей, — усмехнулась Елена Федоровна, встала, прошлась, потом снова села рядом с мужем.
— Элементарная логика восстает… Однако продолжим: он утверждает, что начал работать в охранке с десятого года, а по документам установлено — сделал первый донос в 1906-м, еще во время службы в лейб-гвардейском полку. Николай Васильевич пригнул мизинец. — Клянется, что до декабря десятого ничего не доносил, а успел тогда сделать двадцать пять доносов, в одиннадцатом — тридцать три доноса. — Рядом с мизинцем согнулся безымянный.
— Отрицает кличку Эрнест, — продолжила Елена Федоровна, — а на справке, извлеченной из дела № 202 департамента полиции, рукой вице-директора Виссарионова написано… Вот что здесь написано: «Портной — это Эрнест, который в 1907–1910 годах говорил добровольно с начальником охранного отделения по телефону».
Николай Васильевич прижал средний палец.
— Добровольно, заметь — добровольно! — воскликнула Елена Федоровна. — А сейчас пишет, что его заставили, принудили работать на охранку. Да тут и всех наших с тобой пальцев не хватит!
— Почему он в исповеди признал свою вину, сам себя осудил, а на допросе отрицает каждый факт? Вот и в этом надо как следует разобраться. — Николай Васильевич машинально прикурил, виновато улыбнулся и положил папиросу в пепельницу. — Говорит, что Мартынов приказал ему согласиться баллотироваться в Думу, а в действительности — по документам и показаниям свидетелей — сам доказывал Мартынову всю важность и выгоду для правительства иметь агентуру в социал-демократической фракции Думы. Говорил, что не доносил ничего о «Правде», рука, мол, на нее не поднималась, а сам выдал Конкордию Самойлову, активного правдиста Скрыпника и других сотрудников, подвел под арест Андрея и Кобу. В Поронине обманул партийную комиссию…
— А посмотрел бы ты на него, как он во время допроса врал! Когда Виктор Эдуардович[4] в упор спросил у него: «Галину выдали вы?», он даже руки сложил на груди и откачнулся: «Скорее язык себе откусил бы!» Не откусил, выдал… Может быть, на сегодня хватит, Коля? — Елена Федоровна просительно взглянула на мужа.
— Я понимаю тебя, Ленуша, но потерпи еще немного: прежде чем выступить с обвинением, я должен все видеть с предельной ясностью, чтобы у подсудимого не осталось ни малейшей лазейки для опровержения фактов. Провокатор утверждает, что якобы Белецкий, зная, как он, Малиновский, терзался своим предательством, обещал ему «отпустить его из Думы» еще за месяц до его выхода, Малиновский ушел из Думы восьмого мая, следовательно, Белецкий разрешил ему уйти восьмого апреля. Между тем Белецкий вышел в отставку еще в январе и никаких разрешений поэтому не мог ему давать, так как уже не состоял директором департамента полиции, — рассуждал Николай Васильевич вслух. — Посмотрим еще раз, что говорят по этому поводу документы. — Он склонился над столом и, кажется, в эту минуту забыл о присутствии жены. Наконец, он откинулся на спинку стула, сказал шутливо: — Ну что же ты притихла, душа моя? Пойдем домой, на сегодня хватит. Право, хочется сию минуту вымыть руки с каустической содой.