— Это я мигом, товарищ Крыленко!
— Вот и славно. Найдете меня в дальнем кабинете.
Сняв сандалию, он прошел по пустынному коридору, распахнул дверь одного из кабинетов, придавил бумаги на столе, а потом настежь открыл окно. С улицы ворвался прохладный утренний ветер, в кабинете сразу же посвежело.
Здесь все было, как вчера: бумаги лежали нетронутыми, ничто не сдвинуто, даже чернильница стояла на том же месте, куда он ее поставил, работая с документами. Кабинет этот в последнее время никем не занимался и, кажется, умышленно. По-видимому, в следственном отделе решили уступить облюбованную им комнату. «Благодетели, — Николай Васильевич поморщился, — да и я хорош, до сих пор не обзавелся постоянным местом для работы, кочую, вроде камчадала». Он вынул из стола внушительную папку, полистал ее, задумался. Перед его глазами длинной чередой выстроились завершенные дела Малиновского, Виппера, «Тактического центра», распутанный клубок заговора Локкарта. Каждое из этих дел потребовало максимальной отдачи сил. Отправленные в архив, они тем не менее оставили глубокий след в его памяти. Мысленно он продолжал допрос врагов Советской власти… В связи с подготовкой суда над эсерами он поручил Елене Федоровне обратиться к Ленину от имени Верховного трибунала с просьбой ответить: выступал ли он 30 августа 1918 года на митинге в Хлебной бирже. Елена Федоровна незамедлительно выполнила это поручение, в папке был аккуратно подшит листок:
«Тов. Розмирович!
В ответ на Ваше отношение № 96/сек. от 8/V сообщаю:
Я не помню. Может быть, проверка возможна 1) через тогдашние газеты, 2) через комитет того района или того завода, про который Вы спрашиваете, 3) через агитаторов и пропагандистов, которые тогда выступали в Москве, ибо я с кем-либо из них почти всегда сталкивался. Ленин».
Николай Васильевич перевертывал страницы, читал, но вскоре поймал себя на том, что читает механически, никак не может сосредоточиться. Мешало какое-то смутное беспокойство, хотя видимых причин для этого не было. Девочки не болели, росли крепенькими, шаловливыми. Вспомнив о Маринке, он улыбнулся: вчера утащила у него со стола красный карандаш и разрисовала стену смешными человечками… Лена тоже сейчас как будто чувствует себя лучше: основательно подлечили. А в прошлом году вконец расхворалась. Спасибо Ильичу, он тогда принял в их беде самое живое, действенное участие, энергично настаивал на том, чтобы отправить Елену Федоровну на лечение. Он даже писал наркому Цюрупе:
«Не «захватите» ли в Германию Елену Федоровну Розмирович? Николай Васильевич Крыленко очень обеспокоен ее болезнью. Здесь вылечиться трудно. А немцы выправят. Говорят, не хочет оставить детей? Но, во-первых, можно и детей отправить с ней. Во-вторых, нельзя же из-за 2–3 месяцев рисковать.
Попробуйте убедить ее. Если сочтете полезным и удобным, перешлите ей и эту записочку.
По-моему, надо бы ее арестовать и по этапу выслать в Германию в санаторий.
Привет!
Ленин».
По этому поводу он обращался и в Оргбюро ЦК РКП (б):
«Вполне присоединяюсь и усердно ходатайствую о резолюции, обязывающей Е.Ф. Розмирович отправиться в Германию именно с этой группой. Свидетельствую, по опыту лично моему и ЦК 1912–1913 годов, что работник это очень крупный и ценный для партии. Болезнь тяжелая, едва ли излечимая в России.
7/1У. 1921.
Ленин».
Нет, в семье у Николая Васильевича сейчас все было хорошо. Может быть, просто устал?.. Он выполнял множество дел. После напряженного дня подолгу, до глубокой ночи, засиживался над законопроектом о прокуратуре, стремясь возможно полнее обосновать каждый пункт. Кроме того, его необычайно занимали и волновали вопросы, которые не имели ничего общего с судопроизводством. Он, например, мечтал о создании советской шахматной школы и был непременным участником различных турниров, всерьез штудировал специальную литературу по альпинизму, втайне разрабатывал маршруты будущих восхождений на Памир и вообще всячески тренировал себя, как он говорил, духовно и физически. Нет, усталости он не чувствовал. Наоборот, разносторонность увлечений помогала ему в работе, да и о какой усталости можно было говорить, если тебе еще не исполнилось и сорока лет?
Не работалось. «Надо обязательно найти причину этой хандры, иначе не пойдет», — сказал сам себе и постарался припомнить все, что произошло за последнюю неделю, перебрал ее день за днем, но ничего особенного не обнаружил: обычная, хотя и насыщенная делами до предела. Отчего-то вспомнилось, как совсем недавно они охотились с Владимиром Ильичей в окрестностях Люберецкого завода, недалеко от Москвы. В меховой куртке и тунгусских унтах с длинными голенищами Ильич чувствовал себя тогда прекрасно. Светлолицый, улыбчивый, он шел, проваливаясь в снег. Все это отчетливо представилось Николаю Васильевичу.