О делах на конезаводе он считал непременным долгом извещать Николая Васильевича обстоятельным письмом, хотя и понимал, что у того и своих забот предостаточно. И вот заявился собственной персоной, хитренько поглядывал на Николая Васильевича из-под своих шубеек-бровей, подшучивал над Маринкой:
На Маринки именины
Испекли пирог из глины…
Дети безошибочно угадывают истинную доброту: Маринка завладела башмачками, надела их, прошлась по комнате, подбоченясь, потом лукаво спросила:
— Это вы мне насовсем или понарошке?
— Навечно и безвозмездно! О чем разговор? Я, Марина Николаевна, ребятишков никогда зря не обнадеживаю, носи на здоровье. — И Николаю Васильевичу: — Помнится, Васильич. ты имел желание на конях прокатиться, дак я не забыл, приехал по такому случаю на паре. Справный шарабан, с кожаным верхом-покрышкой, только малость порыжевши, а рессоры — пух-перина!
Николай Васильевич озадаченно посмотрел на жену. С одной стороны, и в самом деле хорошо бы прокатиться, а с другой — не хотелось отрываться от письменного стола, надо было кое-что еще уточнить в докладе ВЦИКу, пройтись еще раз по стилю, выправить некоторые фразы, местами сократить, чтобы, так сказать, словам было тесно, а мыслям просторно. Впрочем, до сессии еще есть немного времени.
— Поезжай, Коля, — сказала Елена Федоровна, — кстати, наведаешься и в хозяйство Ивана Францевича: давно обещал.
— Поедем, не пожалеешь: с ветерком прокачу!
— Ну, если с ветерком, — сдался Николай Васильевич, быстро облачился в свою тройку, вместо галстука по настоянию жены обмотал шею шарфом, надел видавший виды кожан.
…Ухоженные жеребцы, едва почувствовав простор, без понукания легко вынесли седоков на взгорок и, круто изгибая шеи, полетели, дробно стуча копытами и развевая длинные шелковые гривы. Иван приподнялся, крутнул вожжами, по-разбойничьи гикнул — и замелькали по обочинам полянки-перелески и вспаханные поля. Разом улетучились думки-заботы, сердце охватила такая неизбывная радость, что Николай Васильевич тоже гикнул, упал на спинку сиденья, беззвучно смеясь.
— Но, залетные! — азартно крутил вожжами Медведяка, — наддай!..
— Наддай! Наддай!! — озорно, по-мальчишески самозабвенно вскрикивал Николай Васильевич. Дорога стлалась под копыта разгоряченных коней, казалось, сам горизонт кинулся ездокам навстречу. — Наддай! — весело и совсем не солидно взмахивал руками прокурор республики, замирая от восторга, и в эти минуты чудилось ему: не древний буржуйский шарабан, а исполинская колесница вырвалась на простор вселенной и не колеса под ней стремительно вертелись, а сплющенные и насаженные на одну ось руками кузнеца Мирона Юпитер и земной шар!..
44
Проект был провален.
Никогда еще Николай Васильевич не испытывал такой опустошенности, какая овладела им 13 мая после заседания сессии. По его докладу разразились такие ожесточенные дебаты, что можно было подумать: против законопроекта выступали не единомышленники, а непримиримые враги. Нет, он не растерялся, не отступил, аргументированно и веско защищал законопроект, говорил, что слишком «бурные прения объясняются целым рядом недоразумений, которые недостаточно выяснились». Но каждый его довод тонул в гуле протестующих реплик, демагогических рассуждений. Напрасно доказывал Михаил Иванович Калинин, что «организация прокуратуры есть один из способов, одна из возможностей воспитать законность в органах власти», тщетно язвил Скрыпник:
— Прокуратура должна быть независимой от исполкомов, как совершенно верно сказал докладчик, иначе исполком уподобится унтер-офицерской вдове, которая сама себя высекла!
При голосовании сторонники так называемого «двойного» подчинения большинством голосов отвергли законопроект, не приняли его даже за основу, а передали в специальную комиссию всего лишь в качестве материала…