Покружив по городу, пролетка остановилась у дома Малиновского, который, как и было условлено, поджидал беглеца у двери. Извозчика они тут же отпустили, а сами зашли на минутку в дом, затем вышли и неспешно направились к ближайшему ресторану.
Они выпили сельтерской воды и мирно разошлись в разные стороны, по разным квартирам.
В ту же ночь они оба были арестованы.
Глава четвертая
КОНТРАБАНДИСТ
8
— Здравствуйте, Николай Васильевич! Как вы себя чувствуете, Николай Васильевич? Не хотите ли чаю, господин учитель? — Николай говорил это, повязывая галстук перед зеркалом, и плутовато поглядывал на мать. — А что, Николай Васильевич, не отрастить ли вам бороду для респектабельности?
— Будет тебе, Коля, дурачиться: на урок опоздаешь, — строго сказала Ольга Александровна, однако не могла удержаться от улыбки.
Она была довольна, что все так хорошо устроилось. Сын поступил в гимназию имени Сташица на должность учителя словесности и, по-видимому, не собирался больше покидать Люблина. Вот только одно огорчало ее: Коля все чаще заговаривал о том, что ему по некоторым соображениям следует жить отдельно. Конечно, в этом был свой резон — ходить в гимназию действительно далековато, но, с другой стороны, дома ведь все-таки лучше. А кто там за ним присмотрит? Ей все еще не верилось, что сын ее давно уже стал взрослым и, в общем-то, не особенно нуждался в материнской опеке. «Вот и учителем стал, теперь он только для меня Коля, а для других — Николай Васильевич», — со сладкой грустью подумала Ольга Александровна, спросила, втайне надеясь услышать сыновнее «да»:
— Может, еще повременишь с переездом на свою новую квартиру?
— Нет, мама, я уже и задаток вручил хозяину. Неловко отказываться от своего слова, и потом квартирка подвернулась на редкость удобная, с отдельным входом.
— А дома тебе стало совсем неудобно? — обидчиво сказала мать.
— Зачем ты так, мама? Ты же все прекрасно понимаешь. Это надо для дела. Да, мама, сегодня я вернусь поздно. Ты, пожалуйста, не волнуйся. Хорошо? — он поцеловал ее в щеку, что случалось не часто, и вышел на улицу. Мать прижалась к окну, проводила сына долгим тревожным взглядом.
Питомцы гимназии имени Сташица заранее насторожились, узнав о том, что из Петербурга, закончив университет, приехал новый учитель, и вначале встретили его довольно отчужденно. Они ожидали, что он, как и прежние словесники, будет назойливо прививать им все русское. Но потом они были приятно удивлены тем, что он не принес на занятия ни одного учебника, как это делали его предшественники, которые, казалось, не могли и слова вымолвить, не заглянув в свой кондуит.
— Истинная литература, дорогие мои друзья, общепонятна, — так начал свой первый урок Николай Васильевич, — вот послушайте:
Вы помните ль меня? Среди моих друзей,
Казненных, сосланных в снега пустынь угрюмых,
Сыны чужой земли! Вы также с давних дней
Гражданство обрели в моих заветных думах.
О, где вы? Светлый дух Рылеева погас, —
Царь петлю затянул вкруг шеи благородной,
Что, братских полон чувств, я обнимал не раз.
Проклятье палачам твоим, пророк народный!..
Когда учитель умолк, его ушей достиг шепот:
— Аж мороз по коже…
— Это же Мицкевич, — сказал Сергей Петриковский. Николай Васильевич довольно улыбнулся:
— Да, это стихи Адама Мицкевича. Но не кажется ли вам, что подобное мог написать и другой поэт, другого угнетенного народа? Вот вам для сопоставления стихи русского поэта Михаила Лермонтова. — И он, прохаживаясь перед притихшими гимназистами, так же свободно, будто держал перед глазами открытую книгу, начал читать. Голос его обрел суровую ровность. И уже не учитель словесности с мягкой улыбкой, а беспощадный обвинитель бросал в притихшие ряды гневные, раскаленные ненавистью строки мятежного поэта:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки