— Партийку? — предложил Владимир Ильич после чаепития и начал выставлять фигуры на доску. Шахматы были стародавние, видавшие виды: кони с обломанными ушами, белый король без короны. Хозяин улыбался прищуренными глазами, кивая на безухих коней: — Побывали в Париже, и в Лондоне, и в Женеве. Вы гость, Николай Васильевич, вам и первый ход.
Манера держать себя во время игры в шахматы — как почерк. Если Ленин, прежде чем сделать ход, некоторое время словно прицеливался и лишь после этого касался фигуры, то Крыленко поступал иначе. Он сразу, казалось без особого раздумья, брал коня или, например, ладью и этим отрезал себе путь к отступлению, однако опускать фигуру на избранную клетку не спешил, вертел ее пальцами, ощупывал и после этих манипуляций прижимал к доске, будто печать ставил. И всякий раз, как это происходило, непременно слышался удовлетворенный баритон Ильича:
— Превосходно, превосходно! И где вы наловчились так славно играть, в Люблине или в Петербурге?
Неприметно, как-то исподволь он заставил Николая Васильевича разговориться. И тот рассказал ему даже о своем детстве, о родителях, поведал, и не без гордости, что они назвали его Николаем в честь ученого-народовольца Николая Кибальчича.
— Так вот оно какое у вас генеалогическое древо! — довольно приговаривал Ленин, негромко и добродушно посмеиваясь и поглаживая изгибом указательного пальца рыжеватую бородку, — да вы, оказывается, потомственный бунтарь! Говорите, исключили отца и сослали? Сходно, сходно. И меня, знаете ли, тоже в свое время исключали из университета. Вас не выгоняли? Поразительное везение! Стало быть, вы имеете полное стационарное высшее образование. Историко-филологическое? А знаете, вам по вашему складу характера да по некоторым обстоятельствам хорошо бы иметь и юридическое образование. Неплохо получить его на всякий случай, особенно сейчас, когда назревают у нас парламентские дебаты. А Люблин, стало быть, ваша вторая родина? И по-польски можете изъясняться? Ну, это совсем преотлично.
Он говорил без жестов. Во всем его облике была какая-то удивительная собранность, пластичность, а речь его, живая и в то же время значительная, действовала на собеседника успокаивающе. Это было не лишним для Николая Васильевича, который хорошо знал обстановку, сложившуюся в России в последние годы. Реакция повергла некоторых революционеров в уныние. Да что там говорить — он сам многое пережил.
Сейчас ему вдруг вспомнился недавний случай. Однажды, возвращаясь домой, он обратил внимание на худого бритоголового человека, который неотступно следовал за ним. «Что ему от меня надо?» — досадливо подумал Николай Васильевич, резко свернул в глухой проулок. Бритоголовый свернул тоже, подошел вплотную:
— Не узнаешь?
Николай Васильевич вскрикнул от радостного изумления:
— Костя?! Откуда ты? Ведь мне сказали, что ты умер!
— Воистину воскрес! Я могу, а как же! — рассмеялся Сухарь. — Я ведь тебя сразу узнал, только вида не подал, не хотел запутывать в свои сложные взаимоотношения с властями… Нет, не большевик. Это для меня не подходит, я сторонник индивидуального террора, а проще — буду бить их, сволочей, как хомяков!.. — Он говорил возбужденно, с придыханием, и левая щека у него при этом подергивалась. — Не обращай внимания — нервный тик. Золотоволосая Диана вызволила меня тогда из полиции, выходила. Жили под Киевом… Ну, да это долгая служба… В России мне не жить: я ведь того начальника охранки своими руками… Он, гад, меня полуживого приказал перенести в полицию и потом так измывался, садист, что, как вспомню — волос на спине поднимается. Я им всем еще все припомню, их, гадов, политическими брошюрками не проймешь: нож в горло — и все тут!..
— Да, невеселая история. Это очень прискорбно, — нахмурился Владимир Ильич, когда Николай кончил свой рассказ, — а мог бы этот вот Костя стать дельным революционером. Кстати, где он сейчас?
— Достал я для него полупасок. Через своего дядю чиновника. Теперь он в Кракове.
— Очень прискорбно, — повторил Владимир Ильич. — Однако обстановка в России сейчас резко изменилась: усталость, оцепенение, порожденные торжеством контрреволюции, проходят, потянуло опять к революции. Рабочие стачки, студенческие забастовки… Одним словом, нарастает революционное настроение масс. Так говорите: гимназисты вам доверяют. Хорошо, это очень хорошо, что молодежь идет за нами. Славное поколение подрастает. За ним будущее. И это замечательно. Пристально посмотрел на своего собеседника и сказал: — Так вот, Николай Васильевич, сейчас архиважно наладить самую теснейшую связь Заграничного бюро ЦК Российской партии большевиков с редакцией «Правды». Из Парижа это было сделать очень трудно. Сказывалась относительная его отдаленность. К тому же царская и французская полиции действуют там сообща. Это, разумеется, мешало обмену корреспонденцией, который мы вынуждены были вести через многочисленных посредников, и держало нас под постоянной угрозой провалов. Необходим теснейший контакт с партийными работниками. Люди здесь очень нужны. Необходимо как следует наладить переброску нужных нам товарищей, обеспечить постоянную транспортировку нелегальной корреспонденции. Именно затем мы и пригласили вас, чтобы сговориться с вами обо всем, обсудить этот вопрос во всех деталях. Краков — не Париж. И вы живете у самой границы. Вы обладаете вполне достаточным опытом революционной работы, я знаю, что вы справитесь с этим очень ответственным делом. Вам и карты в руки.