— Напужал я тебя, товарищ Абрам?
— Удивил. Ходишь ты по-кошачьи, ни один сучок не хрустнул.
— Сноровка. Дай срок, и тебя этому научу. Нас, видно, теперь водой не разольешь. И что я к тебе прилип? Понять не могу.
Иван Ситный выполнял поручения не из идейных убеждений, а в силу своей глубокой привязанности лично к нему, Крыленко, да еще, пожалуй, из склонности к рискованным ситуациям.
По поручению Николая Васильевича он темными ночами проводил через границу под видом контрабандистов многих революционеров, которым надо было скрыться от царских ищеек, а назад возвращался с тюками беспошлинных товаров с «начинкой», состоящей из запретной литературы, противоправительственной корреспонденцией, в том числе и с письмами самого Старика. Медведяка действовал дерзко. С лихой удалью. И любил этим прихвастнуть.
— Ну, Васильич, в прошлый раз я, можно сказать, совершенно нахально обвел охрану вокруг пальца. — Он присел на пенек, закурил и, поглядывая на своего товарища, начал рассказывать.
…Медведяку остановили и потребовали распечатать тюки, он совершенно спокойно стал возиться как раз с тем, в котором была спрятана пачка весьма важных партийных документов. Его невозмутимость обманула пограничников.
— Не, не этот. Что в другом, покажи, — сказал старший из пограничной охраны.
— Смотри сам, ты для того и поставлен, — огрызнулся Медведяка.
— Двигай давай, только в следующий раз я твое барахло целиком конфискую, — предупредил старший. — Обнаглел ты, Иван Францевич.
— …Сунул я ему в карман бутылку польской — и ушел.
— Мог бы и конфисковать…
— Пусть только попробует! Да он у меня вот где сидит, — Медведяка покачал огромным кулаком. — Если что, я его с потрохами выдам начальству. У его любовницы, почитай, вся фатера контрабандным добром набита. В случае чего…
— Разве в этом дело? Стоит попасть к ним в руки хотя бы одному листку, — вся наша работа насмарку, никакая бутылка водки не поможет.
— Не опасайся, Николай Васильевич, я свое дело знаю, — обидчиво сказал Медведяка. — Ты что, не доверяешь мне?
— Если бы не доверял, мы с тобой сейчас не сидели бы здесь.
— И то верно…
Тем не менее он всегда старался подчеркнуть свою причастность к делу учителя. Вот и сейчас спросил с полной серьезностью:
— Ты вот что мне скажи: если наша возьмет и царю дадут по шапке, то кем меня определят по моим заслугам?
— Это будет зависеть от твоих способностей. Контрабанду, во всяком случае, прикроем, — рассмеялся Николай Васильевич, оглядел своего товарища, словно прикидывая: а в самом деле, что из него со временем получится? — А дело, Иван Францевич, такое: надо мне в Сосновицы перебираться.
Медведяка обрадовался:
— Это ты хорошо придумал. Перво-наперво, кордон ближе и фатеру тебе не надо нанимать — у меня на хуторке жить будешь.
— У тебя нельзя. Я, как тебе известно, под надзором полиции. И совсем не обязательно ей знать, что мы с тобой хорошо знакомы. Мне лучше поселиться где-нибудь в другом месте.
— Имеется такой домик на примете. Можешь хоть завтра же посмотреть, если понравится — в цене сойдетесь. Очень удобная для тебя хатка: на краю стоит. И хозяйка там не балаболка какая-нибудь, весь день в огороде копается. За садом ее отец присматривает. Он туговат на ухо, но садик содержит в порядке.
— Садик — это хорошо, — кивнул Николай Васильевич без особого, впрочем, оживления. Было видно, что думал он сейчас совершенно о другом.
Позавчера его пригласил к себе подполковник Бело-нравов, и у них состоялся весьма неприятный разговор, хотя сладенькая улыбка не сходила с губ подполковника. Ему, по-видимому, было и на самом деле радостно видеть у себя учителя словесности. Есть люди, которые испытывают своего рода наслаждение от возможности покрасоваться перед зависимым от них человеком. Белонравов принадлежал именно к такой категории. Не пригласив вошедшего сесть, он сказал, уткнувшись взглядом в пепельницу:
— По требованию вышестоящих властей вам запрещено преподавать в учебных заведениях. Сожалею, но ничем помочь не могу, — и только тогда поднял глаза. Они у него были Странные, эти глаза, сидели близко к переносице и в сочетании с клювообразным носом придавали выражению его лица что-то осьминожье. — Я знаю, вы опытный подпольщик: сборищ у себя на квартире не устраивали, ничего нелегального не хранили, и у меня не было формального права что-либо предпринимать в отношении вас. Поверьте, я здесь ни при чем, я только передаю вам указание, поступившее свыше. Ничего не поделаешь, господин Крыленко, все мы под богом ходим.