— Скажите, простите, не знаю как вас звать…
— А это тебе ни к чему, — буркнул «гренадер», не дав ей договорить, — что ты копаешься, как дохлая тарань?
Елена Федоровна демонстративно замедлила движения: ботинки расшнуровывала так долго, что у нее заболела спина. Думала, Непричастная возмутится, но та, казалось, ничего не замечала: положив голову на огромные толстые руки, она мирно подремывала или делала вид, что дремлет. Воспользовавшись этим, Елена Федоровна снова зашнуровала ботинки и при этом затянула шнурки без петли, чтобы потом подольше повозиться с ними.
Один только раз Непричастная подняла голову, спросила бесцветным голосом:
— Готова, что ли?
«Да тебя, милая, совсем разморило», — незлобиво подумала Елена Федоровна и прислонилась к спинке стула, оглядывая комнату. Окно выходило на пустынную улочку. Елена Федоровна все еще на что-то надеялась, даже представила себе, что вот сейчас, сию минуту, ротмистр постучится и, извинившись за причиненное беспокойство, предложит ей следовать по своим делам. Но нет, никто не стучал, за дверью было тихо, охранница продолжала подремывать, причмокивая губами.
— Разоблачилась или еще копаешься? — вяло спросила наконец Непричастная, с трудом оторвав от стола тяжелую голову. — Чего сидишь, как купчиха на поминках?
— Устала в дороге и нездоровится, — сказала как можно правдоподобнее Елена Федоровна.
— Ну и дура, — беззлобно заявила Непричастная, — чего тебя хворую с чемоданами в такую даль понесло? Веруешь?
— Верую.
— И то хорошо. В прошлый раз Агафью Золотой Пальчик подловили, так у нее пол-чемодана серебра и дорогих каменьев отобрали. И золото было — кольца, браслеты, серьги, да не дутые. Даже на щиколотках по три браслета и золотой с изумрудами гребень в волосах. А у тебя, видать, в кармане вошь на аркане! Что у тебя там в чемоданах?
— Книги, белье.
— Белье — хорошо, а книги зачем с собой таскаешь? Не ходовой товар…
Елене Федоровне было очень неприятно отвечать на вопросы этой грубой и довольно неряшливой женщины. Она отрешенно смотрела на свою мучительницу и думала о другом.
Одна из заповедей подпольщика: если арестовали, то в первую очередь ищи, где и при каких обстоятельствах сам сделал неверный ход. За плечами Елены Федоровны Розмирович, несмотря на ее молодость, был большой стаж революционной работы. Закончив в третьем году Елизаветградскую гимназию, она уже на другой год вступила в партию. Дважды арестовывалась, сидела в крепости, а потом вынуждена была эмигрировать за границу. С тех пор она находилась на нелегальном положении и научилась умело уходить от слежки. Вот и поездка в Киев была продумана ею со всей тщательностью. Задержание можно было объяснить случайностью или, наоборот, предусмотрительностью охранки.
Непричастная сдвинула к переносице свои широченные брови:
— Чего отмалчиваешься? Меня не проведешь: сюда в отделение меня за силу и смекалку взяли. А пошто и не пойти, если жалованье хорошее? Доверяют мне. У меня не отвертишься, и ты правильно сообразила и не стала сопротивление оказывать, а то бы я тебя мигом раздела, только, конечно, не безбольно. Видишь пятерню?
— И не претит вам этим заниматься?
— Почему претить должно? Не бесплатно же, а другой раз какая-нибудь и подкинет на мою бедность. Один раз одна барышня с собственного пальчика колечко подарила. Ну, я, конечно, ей послабление сделала: не стала всю как есть обыскивать.
Подождав, когда Непричастная перетряхнула все, Елена Федоровна начала одеваться. Одевалась с брезгливым чувством к собственному белью, побывавшему в этих руках.
— Ну как? Готова? — спросила жандармша, когда она надела пелерину и взяла свой ридикюль. — Тогда можешь идти. Дверь не заперта.
— А если бы кто вошел! — обомлела Елена Федоровна.
— Ну вот и щечки у тебя стали макового цвета, ишь как засовестилась! Должно, сердце у тебя доброе… Будет, милая, не расстраивайся, — сказала Непричастная почти задушевно, и с лицом у нее произошло удивительное превращение: из тупого оно сделалось осмысленным. — Идите с богом. — Она открыла дверь, сказала поднявшемуся ротмистру: — Политическая.
Непричастная знала свое дело, и если бы она доиграла роль до конца, то так и осталась бы в памяти Елены Федоровны алчной бабенкой, которая прирабатывала столь необычным способом. А может быть, инсценировка с обыском — элементарный шантаж? И это «политическая» было сказано с явным умыслом — мол, нам известно о вас решительно все. Недаром же арест был обставлен так продуманно: извозчик — охранка — Непричастная с ее обыском и своеобразным допросом. Будто сработала какая-то дьявольская машина, кнопку которой нажал кто-то слишком уж осведомленный. Если бы ротмистр хотя немного сомневался в том, что было задержано именно то лицо, которое и было предписано задержать, он вел бы себя несколько иначе: в конце концов, арестовать безвинного человека даже на Руси — не слишком лестно. По-видимому, все было заранее обусловлено. Кем, с какой целью? Неизвестно. Однако арест был предопределен. И когда она очутилась в камере предварительного заключения, то совершенно отчетливо это поняла, хотя ей и не предъявляли никаких обвинений. Арестовали, посадили — и все. В чем ее подозревали? В перевозке нелегальной литературы? Но чемоданы и были взяты затем, чтобы отвести всякие подозрения. При ней не оказалось ничего запретного. Вот почему Елена Федоровна вела себя весьма благоразумно, как человек, убежденный в своей невиновности. Первое, что она сделала, — хорошо выспалась, потом безмятежно стала ожидать решения своей участи. Произошло досадное недоразумение, начальство разберется, и ее отпустят, извинившись за причиненное беспокойство. Только одна мысль тревожила ее: а что, если это провал, широко и тщательно подготовленный? Что, если в партии орудует предатель?