— Необходимо всемерно усиливать конспирацию, принимать действенные меры, чтобы впредь с нами не случалось подобных казусов… Вот что, Елена Федоровна, время у вас есть, подготовьтесь и выступите на совещании с обстоятельным анализом условий работы большевиков киевского подполья. Это надо знать всем. А сейчас, — от его глаз к вискам протянулись морщинки-лучики, — вам совершенно необходимо основательно отдохнуть с дороги. И ешьте: вы только взгляните на этот превосходный салат! Соорудила его, между прочим, Надежда Константиновна с полного одобрения Елизаветы Васильевны. — Он заговорщицки переглянулся со своей тещей: было видно, что они очень уважают друг друга. — И молоко, обязательно выпейте молока. Оно великолепное, холодное, только что из погреба пани Терезы.
Между тем Николай Васильевич шел и думал о таинственной незнакомке. Что-то неизъяснимое, волнующе-приятное испытывал он, представляя себе лицо молодой женщины. «А как она славно улыбнулась, как заморгала ресницами и поспешно взяла свой чемодан, будто испугалась… Чепуха, совсем она не испугалась, а попросту я вел себя, как осел, — и ничего больше». Неожиданно для себя он с полдороги вернулся, покружил возле виллы, но войти так и не решился, хотя и придумал вполне благовидный предлог. «Да что это со мной, в самом деле?»
Он заставлял себя думать о другом: о том, что на этот раз, вероятно, ему не удастся задержаться в Люблине, о том, как встретит мать весть о его переезде в Петербург, о том, что хорошо бы поговорить напоследок с Иваном Ситным и Сергеем Петриковским, чтобы особенно не зарывались при перевозке нелегальной литературы… Но о чем бы он ни думал, мысли его все время возвращались к мимолетной встрече в Белом Дунайце у входа в дом Терезы Скупень.
Моросил дождь. Кругом было пустынно. Деревья роняли на размокший проселок жухлые листья. Николай Васильевич шел по обочине и вполголоса декламировал Блока, выхватывая из памяти строки и строфы, нимало не думая о значении слов:
…Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратись к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен»…
16
Нет, что ни говорите, а такой женщины ему не доводилось встречать. Иначе он не задержался бы у ее стола так долго. Стоит, перебирает какие-то листки и смотрит на нее неотрывно. В замешательстве, когда подошел второй раз, снова поздоровался.
— Что-нибудь не так, Николай Васильевич? — спросила Елена Федоровна и на всякий случай неприметно оглядела себя.
— Нет-нет, все так, — едва внятно сказал Николай Васильевич. — Спасибо, вы сделали все, как нужно, вот разве это? — схитрил он, — вот этот абзац надо было немножко поправить, маленькая юридическая неувязка. — И он довольно громко начал читать, но совсем не тот абзац, о котором сказал, сбился, начал снова.
Догадываясь об истинной причине его смятения, Елена Федоровна растерянно улыбнулась, опять украдкой глянула на себя. Ей ничего не стоило дать понять, как нелепо и неуместно в деловой обстановке его поведение, но это был он, которого она давно выделила из числа других, обращающихся к ней по делам фракции, и ожидала его прихода с волнением. Ей всегда хотелось, чтобы он подольше задерживался у ее стола, несмотря на то что была очень занята. Еще бы! Она была секретарем Русского бюро Центрального Комитета РСДРП и большевистской фракции IV Государственной думы. Она вела переписку с избирателями, ведала всей документацией и протоколами. Спешные, а порой и неотложные дела поглощали, казалось, ее внимание целиком, и все-таки она невольно прислушивалась: не раздадутся ли его шаги, стремительные, быстрые. Он всегда ходил так. Впрочем, с некоторых пор ей нравилось в нем все: округлое, одухотворенное лицо — волевой подбородок, глаза, полные глубокой мысли, смотрящие пристально и вместе с тем мягко, доброжелательно, нравилось, как он иной раз, прикусив нижнюю губу, сосредоточенно обдумывает тезисы очередной депутатской речи. Он всегда был в действии, спорил с товарищами самозабвенно, но с такой располагающей добротой к собеседнику, что на него невозможно было обижаться. Даже вспыльчивый и очень самолюбивый депутат Малиновский выслушивал его почтительно и, как правило, соглашался с его доводами. Впрочем, с этими доводами и нельзя было не согласиться: все, что советовал Николай Васильевич, он всегда и основательно взвешивал, и не было случая, чтобы кому-нибудь из членов большевистской фракции приходилось потом жалеть о том, что внес соответствующие исправления в свою речь, прежде чем подняться на думскую трибуну.