Я несколько замялся, потом разговорился, говорил дол-то, пространно и, кажется, утомил его. Он перестал прохаживаться, сел к столу и сидел так продолжительное время, подперев огромный лоб маленькой рукой, покрытой рыжеватыми волосками. У него, как видно, была отличительная черта — умение внезапно уходить в себя. А может, с другими он не позволял себе этого? Все, кто знал его ближе, сходились на одном: он был прекрасным слушателем, но уж если говорил, то говорил горячо, с полемическим задором и страстью. Мне же его манера говорить тогда не понравилась. Он подавлял меня. Возможно, это получалось у него не умышленно, но каждому из нас свойственно, если собеседник не по душе, так или иначе ставить его на подобающее место. Меня поставили на место: в чем-то я перехлестнул. Впрочем, повторяю, это, возможно, только моя мнительность. Не знаю.
— В прошлом вы, кажется, арестовывались? — он посмотрел на меня так, будто все знал о моем уголовном прошлом. Я промямлил, дескать, да, арестовывался за проживание по подложному паспорту. Сказать правду не решился.
Но на других я произвел хорошее впечатление. Меня избрали в состав ЦК, хотя Ульянов был против.
Белецкий потом дотошно допрашивал меня, заставил подробно рассказать о встрече с Ульяновым, требовал полнее передать впечатление от этой встречи. И я рассказал ему все, кроме того, что Ульянов как будто ожидал увидеть во мне другого человека.
— Счастливчик вы, господин Икс. Мне не доводилось беседовать с большевистским лидером так вот, как вам, накоротке. Далеко пойдете. Я говорил вам, что вы далеко пойдете? Как стрела, пущенная из лука, вы угодили в самую сердцевину. — Он изобразил это, рассмеялся довольным смехом и пошевелил пальцами, будто и впрямь только что выпустил стрелу.
Когда мне увеличили жалованье до пятисот рублей в месяц, я испытал гордость. Наивный, я и не подозревал тогда о том, что и за мной велась тонкая слежка. Некто по кличке «Мэк» подробно доносил в департамент о моей деятельности.
Мастер фабрики Кривов за что-то невзлюбил меня. Скорее всего, ему не понравилось то, что я в последнее время манкировал своими непосредственными обязанностями и разговаривал с ним без должной почтительности. К тому же я через его голову выхлопотал себе необходимый отпуск для поездки на родину, в Польшу. Помнится, я подходил к дому, где обитал в годы детства, с душевным трепетом, а когда открыл калитку, ахнул от изумления: проволочный обручок, который служил вместо запора и надевался на столбик, был тот же самый.
Конечно, я приехал сюда совсем не для того, чтобы пробудить в сердце своем лирические воспоминания, я приехал за справкой о несудимости, так как по существовавшему положению человек, имеющий судимость, лишался права быть избранным в депутаты Думы. Мне пришлось проявить много терпения, изворотливости, пришлось истратить на угощение для писаря солидную сумму, но я добился своего: писарь выдал мне необходимую справку. Я вернулся на фабрику Фермана со щитом, я плевать хотел на мастера Кривова. Если бы он только знал, кто перед ним, он, пожалуй, изменил бы свою тактику и не грозил мне увольнением с завода. Вернее, он хорошо знал о моей причастности к тем беспорядкам, которых он инстинктивно опасался. Он, должно быть, даже надеялся на поощрение от начальства за то, что избавит завод от крамольника.
Мне же нужно было обязательно продержаться на фабрике еще несколько недель, чтобы иметь подходящий для баллотировки стаж работы на одном предприятии. Вот тут-то меня снова выручил Белецкий. Он дал секретное указание арестовать мастера, и тот, ошеломленный неожиданной немилостью властей, просидел в предварилке ровно столько, сколько надо было, чтобы мой стаж работы набрал недостающие недели. К тому времени мое положение в охранке весьма укрепилось. Я слышал однажды, как Белецкий в разговоре с вице-директором департамента полиции Виссарионовым сказал обо мне буквально следующее:
— Он сейчас гордость охранного отделения, его ценность определяется еще и тем, что он возвысился в партийной организации, проник в ее верхи.
Обрывок их разговора я услышал, входя в кабинет Белецкого, куда меня пригласили в связи с предстоящими выборами в Думу. Возможно, они и затеяли этот разговор специально для меня, ведь недаром же Белецкий отправил в соответствующие инстанции телеграмму, рекомендовавшую «не препятствовать естественному ходу событий». Они ревновали меня друг к другу, каждый старался показать, что именно он особенно хорошо относится ко мне, устраивали небольшие сценки. И немудрено: ни один из них не удостоился чести избираться в Государственную думу. И потом, я был, так сказать, плодом их полицейского гения.