Как они меня оберегали! Чтобы подозрения не коснулись меня, они всякий арест согласовывали со мной. Я — мальчик в желтых ботинках — давал им указания. Когда в Москве была арестована коллегия Центрального Комитета, меня тоже арестовали. Меня допрашивали вместе со всеми, сажали в карцер за буйство, а по вечерам вызывали на индивидуальный допрос. Во время «допроса» меня угощали чаем с лимоном и коньяком.
Пожалуй, только к мастеру Кривову я так и не сумел подобрать ключик: отсидев положенное время, он вернулся на завод и все-таки добился моего увольнения.
А вообще люди льнули ко мне. Даже флегматичный конторщик, который боялся революции, как черт ладана, слушал меня с удовольствием. Я умел к слову ввернуть что-нибудь такое, что приходилось по сердцу моему собеседнику. Конторщику, например, особенно нравилось, когда я говорил, что люди со временем будут жить безбедно, а работать в день не более шести часов. Ленивый по натуре своей, он любил сладко покушать при минимальной затрате труда на добывание материальных благ.
…Хозяин меблирашки предложил на днях покрасить оконную раму. Откуда такая предупредительность? Не иначе, как Жозефина что-то ему внушила: велел поставить приличный письменный стол, а старый выбросить. Ваши акции растут, господин ИКС.
Глава девятая
В ЭМИГРАЦИИ И ДОМА
18
Елене Федоровне не здоровилось, но она не ложилась. Кутаясь в шаль, прохаживалась по комнате и время от времени с беспокойством поглядывала на часы. Николай с вечера ушел на конспиративную встречу по делам организационной комиссии, должен был вернуться к десяти, но почему-то не возвращался. В последнее время подпольщики из предосторожности часто меняли пароли и явки. Может быть, это его задержало? Нет, он бы дал знать.
До сих пор все шло сравнительно благополучно: комиссия установила связь с Краковом, подобрала надежных людей и вплотную взялась за подготовку конференции и съезда. Правда, и полиция не бездействовала: участились аресты. Как-то нагрянули с обыском и на Сумскую, в двухэтажный обшарпанный дом, где жили супруги Крыленко. Перетрясли все, но, кроме учебника по римскому праву, ничего не нашли. Вскоре после этого Елену Федоровну ЦК пригласил в Поронин по делу Малиновского. Она решила выехать в августе…
Но где же Николай? Такого еще не случалось. Медлить больше нельзя. Елена Федоровна быстро оделась, хотела потушить свет, потом благоразумно решила: «Пусть горит, вроде в квартире кто-то есть». Дверь на улицу она открыла не сразу, а сначала прильнула к щели. Все было спокойно: тускло горел фонарь, освещая бездомную собаку. Елена Федоровна открыла дверь — собака метнулась в темноту.
А в это время Николай Васильевич уже сидел в тряском общем вагоне. Он скрылся из Харькова тотчас, как ему стало известно о неминуемом аресте, вскочил на первый попавшийся поезд, надеясь потом пересесть на каком-нибудь глухом полустанке. Товарищи, которые имели связи в полиции, сообщили о том, что есть приказ об его аресте. Досадуя на незавершенность порученного дела, он успел лишь предупредить Савельева о своем исчезновении. Сидел сейчас в вагоне и думал о жене, которая, по всей вероятности, теперь кружила по темному Харькову. Успокаивал себя: «Мы же с нею предвидели это и заранее обо всем договорились, встретимся в Люблине по условленному адресу. Пак хорошо, что в свое время удалось законсервировать о ту явку».
…Елена Федоровна скрылась от полиции на следующий день. Несколько позже, к вечеру, в Люблин прибыл еще один беглец-харьковчанин, Савельев.
— Спасибо вам, Николай Васильевич, за адресок, а то блуждал бы здесь неприкаянный, — сказал он. — Как полагаете, скоро нам удастся убраться за границу?
— Я дал знать одному своему давнему приятелю. Он все устроит.
— А ничего? Я свалился на вас, как сено с навильника. Небось, он рассчитывал только на двоих?
— Где пройдут двое, можно провести и третьего, — успокоил его Николай Васильевич. Он-то хорошо знал способности своего друга Медведяки.
Иван Ситный не подкачал, даже полупаски раздобыл, хотя и решил вести подпольщиков обходным путем.
— Передай своим, что сбор будет в старой корчме, — сказал он при второй встрече. — Не забыл старую корчму? Вот-вот, место там тихое, укромное, и кордон рядом. Раньше-то мы с тобой других переправляли, а теперь, выходит, тебе самому приспичило. Слышал, женился ты?