— Начнем, пожалуй, очную ставку, — сказал он.
— Повторите сейчас при товарищах по работе все то, что вы говорили о причинах своего ухода из Думы, — обратился к Малиновскому Ленин, остановив взглядом Елену Федоровну, которая хотела было что-то сказать.
Малиновский поднялся, поставил перед собой стул и, сжимая его спинку бледными руками, начал, уткнувшись взглядом в одну точку:
— О том, что у меня с членами фракции сложились невыносимые отношения, я говорил — и теперь подтверждаю это. Бадаев обвинил меня чуть ли не в умышленном пропуске абзаца декларации, Петровский вторил ему, да и другие депутаты относились ко мне более чем пристрастно. Вполне понятно, что я не мог оставаться в Думе. Там, где нет взаимопонимания, не может быть нормальных условий для работы. Ко всему этому, я должен был жить под постоянной угрозой разоблачения своего прошлого, своей личной драмы, о которой я подробно рассказал членам партийной комиссии. Повторяю: эта история произошла задолго до моей женитьбы… — Он говорил, по своему обыкновению, очень убедительно, а взволнованное лицо, дрожащий голос не оставляли сомнений в его искренности. — Здесь присутствуют дамы. Я не считаю для себя возможным входить в интимные детали, о которых уже известно членам партийной комиссии. Дело касается чести женщины…
Все присутствующие слушали его с напряженным вниманием. Зиновьев прошептал Ганецкому:
— Сами видите, что нервы у него совершенно никудышные. Уход из Думы можно объяснить усталостью, нервностью и, пожалуй, болезненным самолюбием, но у меня нет и тени сомнения в том, что он не провокатор.
Николай Васильевич, хотя и знал от жены о некоторых, более чем настораживающих поступках Малиновского, не мог оставаться безучастным к тому, как безжалостно обошлась с ним судьба.
Одна Елена Федоровна смотрела на бывшего депутата с откровенным недоверием.
— Хорошо, — кивнул Ганецкий, когда Малиновский умолк, — ваши показания мы проверим. Садитесь. — Он повернулся и Елене Федоровне: — Вам слово, товарищ Галина.
— Повторите все, что вы сообщили о подозрительном поведении Малиновского, — сказал Ленин. При этих словах Малиновский метнул на Розмирович тревожный взгляд и тотчас принялся рассматривать свои руки.
Волнуясь, Елена Федоровна заговорила:
— В своем письме в ЦК я подробно изложила все доходившие до меня слухи, все свои подозрения, которые перешли потом в уверенность. Если бы вы сами видели, если бы слышали Малиновского, с которым я сталкивалась ежедневно, то и у вас тоже была бы уверенность в его виновности… На наших собраниях он сообщал свои впечатления по поводу каких-либо фактов необыкновенно увлеченно и красноречиво, а в Думе та же речь получалась у него гораздо бледнее, он как бы сглаживал острые углы. Случай с конспиративным письмом — его я обнаружила в своем чемодане по приезде в Харьков — окончательно убедил меня в своих подозрениях…
— О чем вы, Елена Федоровна! — возмущенно перебил ее Малиновский. — Какие углы, какое письмо?! Не гневите бога, вы же с моими ребятишками возились!..
— Вам будет дана возможность высказаться еще, а пока воздержитесь от замечаний, — остановил его председатель. — Продолжайте, Елена Федоровна.
— Я все написала в ЦК, объяснила и теперь готова повторить: я совершенно убеждена в том, что Малиновский — провокатор.
— Что? — Малиновский вскочил, на его скулах отчетливо проступили оспинки. Он задыхался от негодования.
Елена Федоровна порывисто шагнула к нему:
— Да. Я утверждаю это!
Николай Васильевич смотрел на нее встревоженно, старался перехватить ее взгляд, успокоить. Все то, что она говорила, ему было известно, он разделял ее чувства, но не мог избавиться от мысли, что она излишне сгущает краски. Да, Малиновский самовольно покинул Думу и за это должен понести суровое наказание, но чтобы обвинить его в провокаторстве, у нее недоставало прямых улик. Подозрений много, но они не подкреплены фактами. Презумпция невиновности… Он не успел додумать: Малиновский, уже совершенно не владея собой, обрушил на Елену Федоровну такой поток оскорблений, что Николай Васильевич, едва сдержав себя, чтобы не дать ему пощечину, воскликнул:
— И этот человек только что говорил нам о бережном отношении к женской чести! Это низость, Малиновский! — Николай Васильевич встал, сжав кулаки. — Если бы не партийная дисциплина, я научил бы вас приличному отношению к женщине.
Малиновский разразился площадной бранью.
— Прекратите! — прервал Ленин, и Малиновский вдруг замолчал, всхлипнул, из его глаз брызнули слезы.