Не знаю, как ты доехала, не знаю и как остались теперь там, в далеком Иркутске, моя Леночка, с маленькой Маринкой. Одна, быть может, в глухом селе среди постоянного снега и дикого ветра.
Моя славная мамочка, ты прости меня за все.
Теперь крепко, крепко обнимаю и целую и прошу пожелать мне опять вернуться целым…»
Глава десятая
ДАЛЕКО, В СТРАНЕ ИРКУТСКОЙ…
22
Завернутая в тулуп, Елена Федоровна полулежала в санях и лишь иногда высовывала нос из своей теплой норы, чтобы посмотреть на дорогу. Выскальзывает из-под полозьев снежная дорога и убегает вдаль. Изредка ее зализанная белизна нарушается ноздреватым янтарно-желтым пятном. Впереди ничего интересного — снег и снег да еще спина возницы, одетого в пеструю собачью доху. Гнедая лошадка бежит себе, ёкая селезенкой. Возница оборачивается часто. У него красное лицо от мороза и от шкалика, выпитого на дорогу; из-под сдвинутой набок шапки выбились волосы. Они заиндевели и казались седыми.
Возница попался на редкость словоохотливый. Он умолкал лишь на мгновение, чтобы покрутить над головой вожжами, понукая свою лохматую лошадку, которая и без того бежала споро. Он причмокивал толстыми губами, обличающими в нем человека незлобивого и покладистого.
— Но-о! Но, Гнедуха, пошевеливайся, — покрикивал возница и, оборачиваясь, говорил с сибирской откровенностью: — Мое фамилие Масютин будет. У нас, почитай, вся деревня сплошь Масютины, а в деревне полета изб. Но, сердешная!.. А ты, молодуха, из каких мест будешь? Из самой Москвы-матушки, говоришь? Далеконько тебя закинуло, да еще с младенцем-сосунком. Что так? К мужу едешь или, наоборот, от мужа? На поселение, говоришь? И это дело. Считаю, по собственной охоте не отправилась бы в энтакую даль. Ну и как там война, пылом пышет?
О географии возница имел довольно смутное представление. Москва для него сливалась со словом «Россия», и он искренне полагал, что раз в тех краях идет война, то это где-то в стороне Москвы, откуда в последнее время да еще из совсем уже далекого Петербурга довольно часто приезжали странные люди: не конокрады, не разбойники, а какие-то политические, которые поднялись на самого царя-батюшку. На женщину он поглядывал с интересом: шутка сказать, такая молодая, с дитем вот, а тоже из этих самых политических.
— Ну и как, мягко тебе? Перед выездом я сани сеном набил, должно быть мягко.
— Да вы не беспокойтесь, — говорила Елена Федоровна, прижимая к груди маленькую Маринку. — А война что ж, война идет, убивают друг друга люди, а зачем — не каждый из них и ответит.
— Это верно ты говоришь, не знают люди, за что друг дружке морду бьют. Чего может знать хотя бы и мой младший брат Гришуха? Оторвали от молодой жены — дите в зыбке — и увезли куда-то. Сам я в придурках числюсь, меня не тронули, хотя я и старше Гришухи.
Маленький, чернявый, он совсем не походил на придурка, рассуждал здраво, не злобился, а больше рассказывал о своем, ласково понукал коня:
— Но-о, голуба душа, поёкивай! А я вот все хочу спросить, тебя как звать-величать, да не смею. Нам с тобой еще порядочно ехать, нельзя полуимничать. Я, к примеру, Масютин Илья Дмитриевич, а как ты прозываешься?
— Елена Федоровна Крыленко, — сказала и при этом испытала неизъяснимое волнение. На миг представился ей Николай. Где-то он теперь, в какой тюрьме? Только бы не на фронте… — А дочь у меня — Маринка.
— Маринка, ишь ты! — восхитился Масютин. — А у нас больше Авдотьи да Анны или там Прасковьи, а тут — Маринка. Вкусное имячко. А отец ее где, почему одну отпустил с малым дитем на руках?
— В тюрьме…
— Тоже, стало быть, политический?
— Политический.
— Ты вот что, слышь, давай ко мне поедем в Масютиновку. Баба у меня славная — приголубит, если что. Опять же две коровы у меня. Как твоей крохе без молока? Неможно никак.
«Неможно!» — улыбнулась Елена Федоровна. Знал бы этот добрый сибиряк, в каких условиях пришлось ей рожать свою Маринку… Однако не сказала ничего. Что скажешь, если по предписанию ей надлежало поселиться не в Масютиновке. Сидела, кутаясь в тулуп, кутала ребенка — как бы не простудить. Этого она больше всего боялась, хотя день стоял, по здешним местам, не очень холодный. Солнце светило, снег блестел под ним, вспыхивал искорками. С виду снег ласковый, а попробуй сунься в сторону — ухнешь по пояс.