…Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне…
С непривычки ходить по твердому, Николай вскоре так набил себе ноги, что у него горели ступни и начали ныть лодыжки, но возвращаться в университет ему не хотелось. Он еще долго блуждал-прогуливался по прямым, будто вычерченным по линейке улицам, разглядывал замысловатые вывески и ажурные, легкие решетки оград. После стремительного возникновения Петербург застыл в своем развитии. Только в одном месте Николай наткнулся на новый дом. Он был еще в лесах, без крыши, но на недостроенном фронтоне его уже было выбито: «1903 годъ». Это показалось Николаю хорошим предзнаменованием. «Пока его достроят, — подумал он, — я, пожалуй, закончу первый курс. Пойду еще разок взгляну на Неву и отправлюсь домой».
Домой. Как странно это теперь звучит! Нет, университет для него еще не скоро станет настоящим домом. Ему вспомнился Люблин, он представил себе мать, отца и всех родных. Там был дом, там его действительно любят. Как разволновался отец перед отъездом, как тревожно поглядывала мать, более сдержанная в проявлении своих чувств. Николай вдруг почувствовал себя неуютно и одиноко среди геометрически правильных петербургских кварталов.
Он вышел к Неве. Здесь у моста — а их в Петербурге множество! — остановился. Опершись на каменную лапу дремлющего льва, он смотрел на реку, спокойную и могучую в своем безмолвном движении, и громко шептал:
…Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
— Сразу видно студента историко-филологического факультета! — раздался голос над самым ухом.
Николай вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял, широко раздвинув тощие ноги, довольно высокий парень, по виду мастеровой и в то же время чем-то похожий на Блока.
— «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел. Пред ним широко река неслася…» Давайте знакомиться, — парень протянул Николаю руку: — Костя Сухарь. Бывший металлист, а ныне студент его императорского величества Петербургского университета. Я тебя еще позавчера приметил в первой аудитории. Давай, брат, сразу на «ты», а?
— Давайте.
Оба рассмеялись.
Некоторое время спустя они вышагивали вдоль Невы и оживленно беседовали, впрочем, говорил больше Костя. У него была странная манера округлять некоторые фразы энергичным восклицанием: «А как же!»
— Я к тебе уже два дня присматриваюсь, думаю, очень у этого студента располагающее выражение лица: еще немного и кинется в драку! А как же!
— Что «как же»?
— Не обращай внимания, просто такая привычка. Гляжу, а ты прислонился к подоконнику и этак хорохористо посматриваешь по сторонам. Эге, думаю, этот сумеет постоять за себя, надо будет, пока не поздно, дружбу с ним свести. Шучу, конечно, ничего подобного я не подумал, а просто ты мне понравился чем-то, а чем — не берусь объяснить.
Так нежданно-негаданно в жизнь Николая вторгся этот разбитной, несколько грубоватый, но в общем славный волжанин. О себе он выложил Николаю всю подноготную на другой же день знакомства:
— Родился я в Ярославле. Город, скажу тебе, красивейший, белокаменный. А соборов в нем — тьма! Предтечи, святого Ильи… Набережная у нас великолепная! А как же! — И вдруг, запрокинув кудрявую голову, приглушенно запел сильным, приятным баритоном:
Ах ты, батюшка, Ярославль-город,
Ты хорош, пригож, на горе стоишь…
Оборвав старинную песню на самой высокой ноте, он вдруг жуликовато подмигнул Николаю:
— Я ведь духовное училище окончил. Ну, скажу тебе, насмотрелся я на этих длинноволосых праведников!.. — Немного помолчал, потом заговорил снова, да эдак напевно: — Поздними вечерами, когда Солоха вылетала на метле из трубы и принималась кувыркаться под месяцем в обнимку с чертом, мы привязывали к хвосту кошки жестянку и с гиканьем носились за ней по скрипучему снегу. Один раз за нами увязался отец Никон, вывалился прямо из бани — там он на спор с дьяком выхлестал бутыль самогона… А однажды этот самый Никон разузнал о том, что я умею играть на скрипке, и взял меня с собой к Лукерье. Жила поблизости такая хлебосольная баба, к ней частенько наведывались наши пастыри, чтобы «опроститься и обрести душевную благодать». После этого гульбища я два дня болел: опоили, длинноволосые черти. Кое-как дождался конца обучения и ударился в бега. Домой так и не вернулся, побоялся вернуться, потому что отец хотел определить меня еще и в духовную семинарию. Сбежал, а как же!.. После где только не работал, пока в Петербург не попал: и мальчиком в механической мастерской, и в булочной на посылках, даже недели четыре на шхуне плавал, а потом, уже здесь, Ерофеич с Металлического завода взял меня к себе подручным. Многому я у него научился; рабочий, а рассуждает — ходячая мудрость и всякое такое… Спасибо ему — не дал свихнуться, человеком сделал. Теперь вот выдержал все-таки экзамен в университет. Вместе будем учиться, хотя я тебя, должно быть, старше года на два. И дружить будем, а как же! Держи длань!.. Хочешь, с Ерофеичем познакомлю?..