— Клади ее в зыбку.
Поликарповна заварила целебную траву, прикрыла чашку чистой тряпочкой.
— Теперь ждать надо.
И она, спокойная, деловитая, присела рядом с Еленой Федоровной, начала дотошно расспрашивать ее о муже, о том, сколько ей доводилось рожать и не болела ли сама в детстве корью или глотошной. От ее вопросов, ненавязчивых и участливых, исходило нечто такое необъяснимо успокаивающее, что Елена Федоровна и впрямь почувствовала облегчение.
— И не убивайся, и плакать не надо — это не поможет. Ну, примемся с богом… Или ты сама ее попои, с материнских рук лучше.
Примостившись у зыбки, Елена Федоровна попыталась уснуть, но так и не сомкнула глаз до самого утра.
Приехал жандарм, свалился как снег на голову, сказал, ни о чем не спрашивая:
— Не велено здесь. Вашей милости другое место жительства определено, туда и поезжай. — И тут же уехал, наказав, чтобы через два дня была в городе.
Спасибо Поликарповне: через два дня поправилась Маринка.
— Ну что ж, будем собираться, — сказал хозяин, — отвезу тебя, раз сам к себе сманил. Да ты не тревожься, тепло оденем — не замерзнет твоя Маринка. — И добавил, помолчав: — А ты мне сразу приглянулась. Не пойму, и за что тебя загнали к нам, да еще с грудным дитем?
— За правду, Илья Дмитриевич. Мы же с вами так хорошо говорили обо всем.
— Это я уяснил, я не про то. Про другое говорю. Бывало, раньше каторжанин был не такой, посмотрит на тебя — и аж мороз по коже. Такого боялись. А тебя, к примеру, чего бояться?
Поликарповна из бумазеи наготовила пеленок, шанежек напекла, молока два круга сунула — хороший узелок получился. Трав разных принесла из чулана и пояснила, как ими пользоваться.
— Меня помянешь, а мне и лестно будет. А главное: побольше на улице бывай и дочку выноси, когда безветрено, приучай к нашей погоде — долго жить будет, — напутствовала она. Напоследок даже расцеловала. — Не забывай нас, а прибьешься к месту — весточку подай.
— Но, сердешная, — тронул вожжи Масютин, и сани заскрипели полозьями по сухому снегу.
«Прибилась к месту» Елена Федоровна в самом Иркутске. Сняла угол, только хозяева попались на этот раз скаредные, зимой снега не выпросишь. И часто она вспоминала приветливых Масютиных. Вскоре тут ее и нашла мать Николая Васильевича Ольга Александровна. Как же ей обрадовалась Елена Федоровна! И хотя ничего нового не узнала о муже, на сердце у нее полегчало. Над письмами Николая к матери она взгрустнула, а когда Ольга Александровна сказала, что увезет Маринку, отказала наотрез:
— Без меня ей плохо будет, а мне без нее и того хуже. Так и Коле передайте. Нельзя такому маленькому ребенку без матери. Галя большая, а у меня о ней сердце изболелось. Не отдам Маринку, не обижайтесь, пожалуйста.
Ольга Александровна не настаивала.
— Хорошо, что тебя повидала, а там и Николая сюда сошлют, может быть, и Галю к себе заберете, вместе горе мыкать будете, как я со своим Василием. Только в те времена, кажется, не так строго обращались с нашим братом политическим. Сослали нас недалеко, а тебя вон куда загнали! Ехала, ехала, думала, и не доеду. — Она взяла на руки Маринку, покачала, побаюкала, сказала просительно: — Береги ее. И себя береги, а там, глядишь, и на нашей улице будет праздник. Только бы Николаю вместо ссылки на войну не угодить. Чует мое сердце — на фронт отправят.
Этого больше всего боялась и Елена Федоровна. После отъезда свекрови часто видела Николая во сне и еще видела кровь, может быть, потому, что близко к сердцу приняла слова Поликарповны: «Кровь во сне видеть — к добру, знать, муженек скоро препожалует». Она, Поликарповна, выбрала время, навестила. Мерзлого молока привезла, пирогов да шанег, приговаривала:
— Непутевую ты квартиру выбрала: хозяин не мужик, а кила висячая. Может, тебе лучше переехать куда?
— Нет, здесь ближе к станции. Приедет Николай, тогда и подумаем, где устроиться.
Первое время Елена Федоровна сильно тосковала по мужу, каждый день на вокзал ходила. Оденется потеплее и стоит, ожидает поезда. Только мало кто из пассажиров выходил, больше ехали за Байкал, в самый Владивосток. Должно быть, там теплее, и нет таких сугробных завалов, и зима не такая злая, как в забытом богом Иркутске. Однажды чуть не обмерла от радости: вышел из вагона невысокий ладный мужчина, сбоку очень похожий на Николая. Кинулась к нему, а это чужой человек. «Что же это я? — упрекнула она себя. — Приедет, мимо не пройдет».
После этого случая она с неделю не ходила на вокзал, ходить — сердце бередить. Достала нужные книги, засела за чтение: конспектировала Плеханова, с карандашом в руке читала «Капитал». Дни стали бежать быстро. Бывало, покормит Маринку, уложит ее, а сама за книги.