— Надеюсь, и впредь вы не измените своего отношения ко мне, — иронически поклонился Николай Васильевич, — и не запятнаете честь фронтового офицера доносом.
— Зачем? Мы сейчас в одном окопе, — усмехнулся Белонравов. Прямота прапорщика понравилась ему, он пригласил Крыленко к себе и неожиданно повел такой разговор:
— Объясните мне, Николай Васильевич, — сказал он, наливая водку, — объясните мне… Впрочем, давайте сначала выпьем и хорошенько закусим: вам прошлые сутки пришлось основательно попоститься. Ваше здоровье. — Он выпил не сразу, с паузами, как истый гурман, пожевал галету, напил себе снова. — Прошу извинить: никак не могу приучить себя есть сразу после первой. Вам налить? Нет? Что ж, тогда я выпью в одиночестве, а вы закусывайте. — Выпил, сказал зажмурившись: — Первая рюмка — разведчица, действует на вкусовые точки, прощупывает их и сообщает организму некоторые сведения о качестве напитка. Вторая — прорыв и немедленное действие. — Теперь он не прикоснулся к галете, отрезал себе большой кусок сваренного на пару мяса, поперчил и начал с аппетитом есть, поглядывая на прапорщика повлажневшими от удовольствия глазами. О том, что его интересовало, он заговорил не сразу, прежде насытился, выпил еще и только тогда продолжил: — Вы большевик, это мне, как вы понимаете, хорошо известно.
— В этом мире многое меняется, — уклончиво ответил Николай Васильевич. Он не терялся в догадках, так как хорошо понимал, что такой ревностный служака, последовательный враг революции, неспроста оказался на передовой позиции. «Знать, — подумал Николай Васильевич, — охранка почуяла, откуда ветер дует». А поэтому он постарался подыграть Белонравову. — Время течет, привязанности изнашиваются, почему бы и мне не изменить свои взгляды? Сейчас, на фронте, происходит быстрая переоценка ценностей. Ничего не поделаешь, господин ротный, перед пулей все мы равны, независимо от вероисповеданий.
Говоря так, Николай Васильевич похрумкивал галетой.
— Не надо уловок, господин прапорщик. В свое время мне приходилось сталкиваться и с меньшевиками. По некоторым наблюдениям я пришел к выводу, что сила за вами.
Он наполнил стаканы, но пить, как и прапорщик, не стал, неожиданно помрачнел, начал сетовать на свою судьбу, потом заговорил о том, что он противник всяких партий, причем заговорил не дилетантски, но обстоятельно.
— Я понимаю, что война неизбежно кончится нашим поражением. Это ясно и вам, и мне. Скажу просто: Россия не была готова к войне так же, как в свое время к ней не была готова Турция. И результат: турок пало более сорока тысяч человек, три четверти артиллерии достались болгарам. А сколько наших погибло сейчас? Я не располагаю точными сведениями, но это очевидно — значительно больше. Здесь миллионами пахнет. А во имя чего? Во имя чего, скажите мне, Николай Васильевич? Я сам вам скажу, это секрет для дураков. Если Германии хочется заполучить Польшу и Украину, то нам не терпится прибрать к рукам Константинополь, Черноморские проливы и Галицию. Дорогой мой Николай Васильевич, зачем мне Галиция? Скажите мне, зачем вашему сухопутному моряку Седойкину, к примеру, Черноморские проливы?
Он, казалось, быстро пьянел и уже не следил за тем, пьет ли прапорщик. Тот не пил, с любопытством слушал и едва приметно улыбался, будто хотел сказать: «А вы артист, Белонравов!» Он видел, что бывший жандарм всеми силами старается войти к нему в доверие, именно поэтому и затеял разговор о возможном поражении России.
Белонравов между тем кривил в усмешке губы, бормотал что-то несвязное, будто хмель основательно одурманил его. Николаю Васильевичу сделалось противно наблюдать эту игру — он ушел бесцеремонно, как уходят от пьяного.
Нет, бывший подполковник нисколько не изменился с тех пор, когда они были в несколько других отношениях. Та же полицейская вкрадчивость, та же манера говорить, та же повадка. «Я считал вас умнее, господин Белонравов, что ж, поиграйте, посмотрим, надолго ли вас хватит» — так думал Николай Васильевич, пробираясь к своему подразделению извилистыми окопами.
26
Переодетый во все новое, с пышным красным бантом над георгиевским крестом, ротный напоминал артиста в бенефис. Он шагнул навстречу прапорщику, не говоря ни слова, обнял и трижды облобызал.