Товарищи! На этом съезде я буду требовать:
Во-первых: передачи всей власти Совету рабочих и солдатских депутатов.
Во-вторых: немедленного обращения с мирными предложениями мира без аннексий и контрибуций…»
— А что такое эти слова обозначают: нексия, контабурция? — прервал прапорщика Ванятка.
— Аннексия… — начал было Николай Васильевич, но его перебил Мирон Седойкин:
— Погоди, Николай Васильевич, я ему по-своему все поясню. — И Ванятке: — Слушай, пехота. Вот ты собрался дом строить. Построил, вселился, а я, к примеру, приду и займу половину, оттяпаю, потому как я сильнее. Вот это и будет аннексия, только понимать надо в мировом масштабе. Правильно я рассуждаю, Николай Васильевич?
— Да охолоньте вы, не мешайте слушать! — рассердился Шиночкин. — Читайте, товарищ Крыленко, пока ротного нет, а потом уже все разом и разобъясните, ежели кому не особо ясно.
— Боялся он твоего ротного!
— «…без аннексий и контрибуций от имени народа к народам и правительствам всех воюющих держав, как союзных, так и враждебных. Пусть попробует тогда какое-либо из правительств отказать — оно будет низвергнуто собственным народом».
— Пусть только попробует! — не удержался Мирон. — Видали, как немецкие солдаты ощерились, когда их офицер хотел приказать им стрелять в нас? То-то и оно. — Он еще хотел что-то добавить, но Шиночкин вскипел:
— Умолкни, матрос! Слушай, чего тебе читают, и мотай на ус!
— «…В-третьих: отобрания на государственные нужды денег у тех, кто нажился на войне, путем конфискации военной прибыли капиталистов…»
Ванятка еще несколько раз порывался задать вопрос, но его одергивал ефрейтор. Лишь выждав, когда прапорщик закончил, Шиночкин сказал, снисходительно подмигнув первогодку:
— Вот тут Иван интересуется, да и другие кто прочие желают узнать…
— Чего узнать? — вспетушился вдруг Ванятка. — Мне все ясно-понятно, чай, не дурнее других.
Шиночкин покровительственно похлопал его:
— Ты у нас голова! — И Николаю Васильевичу: — Я о чем? Нексия, трибуция — дело пятое-десятое, вы нам вот что растолкуйте: что такое Совет и в чем его польза для нашего брата?
— Вот об этом я хочу сейчас потолковать с вами. Николай Васильевич удобнее сел на глинистом выступе, оторвал клок газеты: курил не слишком часто, но, глядя на то, как солдаты извлекают из карманов кисеты и всякие баночки-табакерки, тоже решил подымить за компанию. К нему протянулось несколько рук со щепотками махорки, каждый норовил угостить первым.
— Возьмите у меня, — просительно предложил Шиночкин, — я ее из флакончика, который господин капитан бросимши, побрызгал, душистая теперь — страсть! — Он даже головой покрутил, желая показать, какая у него отменная махорка.
— Что ж, попробуем душистой. — Николай Васильевич подставил газетный желобок, начал его свертывать, но делал это без особой сноровки. Шиночкин взял у него клочок с табаком и мгновенно свернул цигарку, хотел послюнить, но сконфузился и вернул не заклеенной. Николай Васильевич оценил солдатский такт, заклеил цигарку, прикурил и обвел притихших окопников внимательным взглядом:
— Вот мы с вами сейчас сидим и обсуждаем то, что всех нас одинаково беспокоит, говорим о земле, о том, что пора кончать войну, о том, что у Ванятки мать-старуха но чужим дворам мыкается, а у Шиночкина хата пришла в полную негодность. А попробуй обеспечь мать, попробуй избу поправь, когда над всеми хозяин-богатей: захочет — кинет кусок хлеба, пожелает — даст три бревна на венец.
— Жди, даст! — усмехнулся Шиночкин.
— Теперь представьте на минутку, что хозяина прогнали, вместо него в деревне стали управлять выбранные крестьянами люди; Шиночкин, к примеру, тот же Иван да, скажем, Силантий Пахомов. Им-то все ясно, кому в первую очередь помочь. Посоветуются, решат сообща и выделят по совести. И всюду, по всем деревням так, по всей России, а главная власть в центре — тот же Совет из рабочих, крестьян и солдат. Такая власть не даст в обиду трудовой народ, потому что сама будет состоять из представителей народа, из тех, кто трудится сам, а не захребетничает, как помещики и заводчики. Мы отнимем у буржуазии землю, мы возьмем у нее фабрики и заводы, мы возьмем у нее капиталы, мы не пустим ее в свои рабоче-крестьянские Советы. Не пустим, потому что, кто не трудится, тот, кто живет чужим трудом, тот не имеет доступа в эти Советы.
— Да я б в таком случае, — окончательно осмелел Ванятка, — самого нашего барина работать заставил: хочешь жевать хлебушко — иди землю паши!