— Еще бы! Ты мне его так расписал, будто он тебе отец родной…
— Ну так пошли! Я к нему и топал, да вот на тебя наткнулся.
4
Костя заболел. Перед самым концом семестра он не посещал занятий, и Николай добросовестно переписывал для него свои конспекты лекций, каждый день навещал и всячески подбадривал. Бывало, скажет: «А ну, раб божий, внемли», — а потом начнет рассказывать, будто по писаному.
— Ох и память же у тебя! — восхищался Костя. Он как-то сверил с учебником то, что говорил Николай, и был несказанно поражен: сошлось все слово в слово, буква в букву!
Занятия не прекратились и после того, как Сухарь выздоровел: уединятся в пустой аудитории и экзаменуют, забрасывают друг друга вопросами. Обычно первым отодвигал учебники Костя и начинал разговор о женщинах.
Некоторое время Николай слушал его терпеливо, даже поддакивал, дескать, ему блондинки тоже нравятся. Но вскоре сводил разговор к положению работниц на петербургских фабриках.
— Ну, ты опять за свое! Я тебе о красоте женской, а ты все о социальных проблемах… Дьяк ты чертов, а не мужчина!.. Да, а здорово ты в прошлый раз срезал этого лысого! Хорошо у тебя получилось: «Этому господину очень хотелось сбить молодежь с революционного пути, но это трудно сделать: революции прошлого, история, например, Конвента, свидетельствует о том, к чему приводят всякие уступки и уступочки в пользу буржуазии. И потом, время изменилось не в вашу пользу, господа либералы. Сейчас даже забитый подмастерье начинает понимать, что хозяин не уступит ни на грош, если его как следует не припугнуть забастовкой!..» Вот черт лобастый!
— Стало быть, дошло и до тебя, раб божий! — рассмеялся Николай.
Костя был предельно откровенен с другом, часто поверял свои сердечные тайны, а однажды, когда они, по своему обыкновению, задержались после лекций в пустой аудитории, где часа через два должны были собраться члены нелегальной студенческой организации, он признался в том, что пишет «лирические миниатюры».
— Хочешь, прочту кое-что?
— Давай, время пока есть.
Костя достал из кармана затасканную тетрадь и напевно, явно наслаждаясь музыкой фраз, начал читать: — «Я не могу преодолеть желания писать о детстве. И нельзя сказать, что оно у меня было какое-то особенное, исключительное, но даже мысль о том, что я мог бы поведать, например, о черемухе в цвету, необычайно волнует меня…»
— Нашел чем взволноваться. Если хочешь знать, садовники ее вырубают, чтобы от нее не заразились другие деревья.
— Не перебивай, рационалист!..
— Не сердись, но, по-моему, несколько сентиментально.
Костя хмыкнул, снова почесал затылок, но промолчал. По-видимому, он ожидал восторженных похвал и теперь был несколько обескуражен. Поэтому, когда Николай заговорил о другом, он явно обрадовался.
— Как ты относишься к нашей организации? — спросил Николай.
— А что, звучит весьма впечатляюще: «Центральная организация С.-Петербургского университета»!
— А ты не находишь, что у нее нет своей твердой, убедительной позиции?
— Вот и сказки об этом сегодня.
— Сегодня, пожалуй, не стоит: речь у нас сейчас пойдет о студенческой нелегальной сходке, а я вдруг вылезу со своими сомнениями. Нет, не годится. Всякому овощу свой срок.
— Не годится, так не годится, — тут же согласился Костя и предложил со своей всегдашней непоследовательностью: — Давай, пока есть время, сбегаем в кухмистерскую заморить червячка или возьмем пирожков на углу у Блехмана. У меня давно уже кишка кишке кукиш сулит!
— Ты, Костя, безнадежный экономист, только и думаешь о своем животе, — рассмеялся Николай.
— Не всегда о брюхе думаю, кроме того, я еще усиленно под твоим воздействием развиваю самосознание, — ухмыльнулся Костя. — «Я — червь, пока я невежествен… но я — бог, когда я знаю».