— То-то оно и есть. И скрозь так, — вздохнул щербатый и уже немолодой солдат. — Довелось мне поглядеть на матушку-Расею — у нас половина деревни каждую зиму снимается с места на отхожий промысел, иначе хоть с голоду пухни, — ну, так нагляделся я, как живут мужики в других-прочих губерниях. Земли везде много, цельные поля непаханые, а тронуть ее не моги — не твоя.
— Слышь, а, слышь, Петро, — в который уж раз пытался вклиниться в разговор тщедушный солдатишко, но щербатый отмахивался от него, как от назойливой мухи, — слышь, Петро, я что хочу спросить. — Он покосился на прапорщика, перешел на шепот. — Вот он давеча про войну ясно-понятно говорил, а я в толк не возьму: зачем ему это надо?
— Чего — зачем? — снисходительно посмотрел на него щербатый.
— Да вот про все это нам разобъяснять. Я так понимаю, если он офицер, то богатый, то невыгодно ему все это. Може, он деньги какие за это получает? Може, он немецкий шпиен?
— Ох и дурак же ты, Жомкин, прямо набитый мякиной дурак, — досадливо поморщился щербатый.
— Не дурнее тебя. Я ведь к чему? За такие его разобъяснения, чай, по головке не погладят.
— Ну так поди донеси. Так, мол, и так: господин прапорщик учит меня уму-разуму, а я не желаю его слушать и хочу, чтобы его согнули в бараний рог.
— Зачем это мне?
— А кто тя знает? Наверно, выслужиться надумал…
— Не замай его, Клязмин, у меня вон тоже голова вкруг идет от этих самых разговоров, — примирительно сказал сосед щербатого, рослый бородач, — а что касаемо прапорщика, то он дело говорил — шевели, солдат, мозгами.
— Большевик он, не иначе. Або стюдент переодетый, — не сдавался тщедушный.
— Помолчи, Жомкин. На вот лучше листок почитай, авось и просветлеешь.
— Не умею грамоте я.
— Темнота. Клонись сюда — просвечу, а если что — сверну шею и скажу: так было.
Прапорщик сидел, прислонившись к стенке, и, кажется, спал. Вид у него для этого был вполне подходящий — естественная усталость, способная усыпить человека в самой неудобной позе. Он даже слегка похрапывал и этим обманул солдат, они перестали шептаться, лишь изредка обменивались двумя-тремя словами.
Но Савинкова провести не удалось, он приказал проверить все поезда, направляющиеся в сторону фронта. Именно поэтому, едва поезд замедлил ход, как в вагон вошли два офицера. Они тут же направились к прапорщику, который сразу почувствовал их приближение, но продолжал «спать». Один из офицеров, черный, как смоль и перетянутый в талии по-осиному — должно быть, горец, — тронул прапорщика за плечо и тихо сказал с кавказским акцентом, довольно недвусмысленно похлопав по кобуре:
— Дарагой, прашу извинить за беспокойство, господин прапорщик, прашу следовать за нами.
Было ясно, что офицеры искали именно его. Однако Николай Васильевич с видом некстати разбуженного человека недоуменно пожал плечами:
— Объясните, что все это значит? Я член ВЦИКа Крыленко.
— Вас-то нам и предписано арестовать. В Петрограде вам все объяснят, — усмехнулся второй офицер, одетый с тыловым лоском. — Следуйте за нами, в противном случае мы будем вынуждены задержать поезд.
— И сделаете благое дело, — пошутил Николай Васильевич: — солдаты на несколько минут опоздают, и, кто знает, быть может, эти минуты спасут им жизнь. — Он поднялся и, намеренно «забыв» свой мешок, пошел к выходу из вагона.
— Где ваши вещи? — подозрительно спросил щуплый.
— Вы полагали, что я отправился к теще на блины и прихватил с собой мешок с подарками? Мои вещи все при мне. — И он спрыгнул со ступеньки вагона.
— Видал? — шепотом спросил Клязмин, хотя в такой предосторожности не было нужды: поезд, набирая скорость, гулко стучал колесами на стыках расхлябанных, запущенных рельсов. — Из самого Петрограда офицерье за ним препожаловало, а он с нами запросто, будто свой брат солдат!
— Надо бы заступиться за него, может, и отстояли бы, — запоздало пожалел бородатый, но тут же опроверг самого себя: — А может быть, и не надо, только испортили бы всю обедню. Прапорщик — не простак, авось вывернется… Жомкин, подь к двери, покарауль, не вошел бы не ко времени унтер, а мы пока поглядим, чего оставил нам прапорщик. Давай, Петро, читай, ты у нас самый грамотный.
— Читано уже. Они здесь все одинаковые и все против войны, за примирение, — перебирал листовки Клязмин, покачивая головой. — Да с такой начинкой его в момент в тюрьму упрятали бы. Вот он и оставил их нам.