После пребывания в закрытом, сыром, затхлом помещении, после недолгой, но изнурительной — по причине общего недомогания — голодовки, Николай Васильевич, как только вышел на улицу и глотнул свежего воздуха, на некоторое время как бы опьянел. У него зашумело в голове, перед глазами поплыли водянистые дрожащие круги. Он прислонился к афишной тумбе, испещренной объявлениями, и стоял некоторое время, не решаясь сделать шага. «Так, пожалуй, и упасть можно», — подумал он и продолжал стоять, будто внимательно вчитывался в разношерстные призывы различных партий. Он и на самом деле прочел одно из сообщений: «Сегодня в Александрийском театре имеет быть Демократическое совещание».
— Как бы всерьез не захворать. Будет очень некстати, — пробормотал Николай Васильевич: еще шестого сентября ЦК РСДРП (б) выдвинул его делегатом на это совещание. Он хотел пойти дальше, но едва сделал шаг в сторону, как его сильно качнуло.
— Эко вас развезло, господин прапорщик, — насмешливо сказал оказавшийся рядом солдат и тотчас изумленно, радостно воскликнул: — Никак это Николай Васильевич! — придержал, спросил ласково: — ну, чего ты уставился, как на лешего?
— Медведяка! Иван Ситный, чертов контрабандист, откуда ты взялся? — Николай Васильевич верил и не верил своим глазам. Головокружение у него прошло, только еще плавали перед глазами водянистые круги. — Неужели Иван Францевич?
— Он, как есть он, я и есть!
Они обнялись и так, в обнимку, пошли вдоль чугунной ограды.
— Рассказывай, какими судьбами закинуло тебя в Петроград? Призван, демобилизован, дезертировал?
— Погоди, не все сразу, ишь какой ты прыткий, ваше благородие. Призван, это точно, но не демобилизовался и не драпанул, а просто рота послала меня в тыл для выяснения обстановки. А тут гляжу — стоит-покачивается неизвестная обличность… Вот ты мне и разъясни теперь, что здесь да как.
— Я, брат, только что из кутузки.
— Вот почему тебя ноги не держат. За что тебя?
— Это надо спрашивать у Керенского. Кстати, а ты в какой партии состоишь?
— Приглядываюсь, однако больше сочувствующий большевикам: твоя выучка не пропала даром.
— И на том спасибо. Ты сейчас куда? Мне надо срочно в Александрийский театр.
— Провожу. Время у меня есть.
— Рассказывай, как там, что нового?
— Чего рассказывать? Жизнь везде взбулгачилась, только в лесу и спасение: птахи поют на прежний лад, опять же грибы… Да, а твой выученик Серега Петриковский совсем самостоятельным сделался. Однажды мы с ним угодили в такую переделку — едва выпутались!.. Ну ладно, потом я тебе обо всем доложу, а то на улице какой разговор? Так, без всякого скуса. Может, посидим немного где-нибудь? А то еще упадешь ненароком. На-ка вот хлебушка пожуй, может, полегчает.
…Совещание созвали меньшевики и эсеры, надеясь укрепить пошатнувшиеся позиции Временного правительства. Подпевалы буржуазии создали Предпарламент в качестве совещательного органа при Временном правительстве, который на самом деле служил для них псевдодемократической ширмой. Большевики, хотя и пришли в Александринку, но единодушно бойкотировали Предпарламент.
— Славно вы осадили всех этих! — всю дорогу потом восхищался Медведяка. — Гляжу, у тебя, Николай Васильевич, надежные друзья-товарищи, действуют дружно и с умом. А как тот меньшевичок с бабочкой под рылом раскудахтался, когда ты ему сказал пару горячих слов! Аж глаза к ушам разъехались!..
— Ты где остановился?
— У одного отставника, ребята адресок дали. У меня ведь все с собой: шинель под голову, шинель под бок, шинелью и укрываюсь. Солдат, как есть солдат, только шилом пока не бреюсь, — балагурил Медведяка.
— Зайдем ко мне, дочь покажу.
— У тебя дочь? Ишь ты!.. А жинка не заругается? Скажет: откуда такого обормота выколупнул?
— Чудак, вы же с ней старые знакомые: до сих пор вспоминает о корчме.
— Неужто помнит? — удивился Медведяка.
— Помнит. Тогда ты нам очень помог, провел под самым носом поста. Если бы задержали — никакие полупаски не спасли.
— Я что, я для хороших людей завсегда с полным уважением.
И начал Иван Ситный, как тень, всюду сопровождать товарища Абрама, ходить за ним по всем митингам и собраниям. Тот речь произносит, а он притулится в уголке, обнимет винтовку и слушает.
Однажды на митинге в цирке «Модерн» он едва не потерял Николая Васильевича. Электричество, как сказал один морячок, было «вырублено», в громадном зале стоял полумрак, и в этом оживленном светом дымных факелов полумраке народу — тыщи. Иван вначале немного растерялся от такой многолюдности, кинулся искать своего прапорщика, но тут же был сжат со всех сторон шинелями, бушлатами, рабочими куртками, интеллигентскими пальто. «Ах, черт, как же я так оплошал! — думал Иван, озираясь, — слово же дал Елене Федоровне приглядеть и проворонил!» Он тщетно пытался протиснуться между разгоряченными телами, кто-то двинул ему под ребра локтем, а он в ответ — кулачище под нос. Наконец пробился к самой трибуне, где и обнаружил своего учителя. В распахнутой шинели, без фуражки, тот стоял на возвышении среди половодья голов и терпеливо ждал, когда люди угомонятся, потом заговорил: