— А, Иван Францевич! — окликнул Медведяку знакомый голос — Я думал ты уехал, а ты появился в самый раз. — Николай Васильевич вышел совсем из другой комнаты, — Подожди меня здесь, я сейчас заскочу к Подвойскому. — И он скрылся в комнате с надписью «Петр. В-Р к-т». «Да что он, двужильный, что ли? — подумал Медведяка, проводив его ласково-внимательным взглядом. — Почитай, которые сутки не спит, аж глаза провалились, а все такой же неуемный: не ходит — летает, раскален до полной невозможности». Ждать ему пришлось недолго. Через несколько минут Николай Васильевич стремительно вышел, бросил на ходу:
— Если есть желание — едем на митинг. В манеже всякие Ханжоновы народ мутят.
Ситный поправил на плече ремень винтовки и зашагал следом, позвякивая котелком о приклад.
Михайловский манеж. Две тысячи солдат. Резкий запах пота, сдобренный запахами пороховой гари, окопной земельной сырости и ружейного масла. Где-то в углу лязгнул винтовочный затвор, послышался шум, соленый мат, толпа качнулась к трибуне-броневику, потом замерла, готовая вспыхнуть гневом или восторженным ликованием.
Крыленко и Ситный едва пробились к броневику. В давке Иван потерял папаху, но не заметил этого, что-то возбужденно выкрикивал, дергал прапорщика за рукав:
— Николай Васильевич, тебе сейчас не сказать слово никак нельзя!
Оказавшийся рядом офицер с черной повязкой через левый глаз попытался его утихомирить, схватил за руку, прошипел в ухо:
— Ты кто такой? Что мельтешишь перед глазами?
— Иди ты знаешь куда? — Медведяка вырвал руку. — Товарищи! — крикнул он. — Слово члену Комитета по военным и морским делам товарищу Крыленко, он хочет говорить!
— Погоди, Иван Францевич, не суетись, — сказал Николай Васильевич своему нетерпеливому спутнику и начал подниматься на броневик. Его подсадили солдаты.
Он покачивался от усталости, чтобы не упасть, широко расставил ноги, как моряк на палубе корабля. Перед ним колыхалась возбужденная солдатская масса. Подождав, когда солдаты успокоятся, он поднял руку:
— Товарищи солдаты! Я не могу как следует говорить, прошу извинить меня, но я не спал целых четыре ночи. Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы помогли совершить рабочую и солдатскую революцию, что эта партия обещала предложить всем народам мир. Сегодня это обещание уже исполнено!
При этих его словах будто само штормовое море ворвалось под своды манежа. Когда человеческий шторм затих, Николай Васильевич продолжал хриплым от усталости голосом:
— Солдаты, вас уговаривают оставаться нейтральными в тот момент, когда юнкера и ударники, никогда не знающие нейтралитета, стреляют в нас на улицах и ведут на Петроград Керенского или еще кого-нибудь из той же шайки… Меньшевики и эсеры просят вас не допускать гражданской войны. Но что же давало им самим возможность держаться у власти, если не гражданская война, которая началась еще в июле и в которой они всегда стояли да стороне буржуазии, как стоят и теперь? Как я могу убеждать вас, если ваше решение уже принято? Вопрос совершенно ясен. На одной стороне — Керенский, Каледин, Корнилов, меньшевики, эсеры, кадеты, городские думы, офицерство… На другой стороне — рабочие, солдаты, матросы, беднейшие крестьяне. Правительство в ваших руках. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Отдадите ли вы ее обратно?
Гул возбужденных голосов был ему ответом. В ту же минуту он почувствовал, как внезапно ослабли ноги, он качнулся и наверное упал бы, если бы его не поддержали со всех сторон солдатские руки. «Что же это я?» — подумал он и, когда наступила тишина, сказал негромко, но внятно:
— Товарищи, час выбора настал. Кто за Керенского — направо, за Советы — налево!
Солдатская масса качнулась влево, тесня тех, кто был против решения большинства. Николай Васильевич смотрел на это движение, и радостная волна чувств подступила к его горлу. Наверное, еще никогда он не испытывал такого волнующего счастья, глаза его увлажнились. «Вот оно, вот оно пришло! — с радостным изумлением думал он, глядя на возбужденных людей, слушая оглушительный топот подкованных солдатских сапог. — Мы победили, мы победили», — пульсировали в его голове два слова. Он еще хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой и начал спускаться с броневика. Основное, главное было сделано, правдивость его слов достигла цели: справа осталась жалкая кучка.
Слева доносились крики:
— Василий, а тебя куда понесло? Давай к нам, противная рожа! Неужели ты не видишь, за кем правда? А ты, Степан, чего стоишь, мнешься с ноги на ногу? Жарь к нам!