32
— А вы почему до сих пор не обмундировались по-зимнему? — спросил главковерх Ситного и Седойкина.
Сам верховный теперь был в потертой папахе и в нагольном полушубке. Иван Ситный ухмыльнулся:
— Тебе бы, Николай Васильевич, к этому полушубку да еще и генеральские погоны. Знатно было бы!
— Не болтай, солдат, — обрезал его Мирон Седойкин, — а лучше сыми кокарду, а то в бою при случае могу полоснуть из маузера.
— С маузером собрался в ставку генерала? — Николай Васильевич глянул на него снизу вверх. — Винтовку в руки — и в эшелон. Живо!
— Есть! — Мирон вскинул руку к бескозырке. Через какой-нибудь час Ситный с Мироном Седойкиным ехали на машине к вокзалу, где уже стояли сформированные по распоряжению Совнаркома эшелоны. Из вагонов высовывались солдаты и моряки в неизменных бескозырках вместо шапок. Было не особенно холодно, лишь слегка пощипывало уши.
— Принимай пополнение, братва, — сказал Седойкин и подтолкнул Ситного к одному из вагонов. — Вместе едем выворачивать белую контру.
Им протянули руки, и они оказались в вагоне среди возбужденных моряков. Впрочем, вскоре они были вызваны в штабной вагон, где сидел за столом верховный главнокомандующий и внимательно разглядывал карту, которая свисала со стола до самого пола. Остро отточенным карандашом Николай Васильевич провел четкую линию: Петроград — Могилев, прикрыл ее ладонью, глянул хитренько на вошедших.
— Чем закончился спор? — спросил он так, будто за этим и пригласил их в свой вагон. — Что же сейчас получается важнее: пехота или Морфлот? — Улыбнулся, сказал, словно подчеркнул фразу красным карандашом: — Сейчас мы в одном роду войск — революционном, а поэтому предписываю вам стоять вахту поочередно. Приказ ясен?
— Ясен, товарищ прапорщик, — отчеканил Седойкин и встал у входа навытяжку.
— Дура, — пробурчал ему в ухо Медведяка, — сам же говорил, что звания упразднены.
Мирон хмыкнул, ткнул приятеля в бок большим пальцем:
— Ложись вон в уголок и дрыхни, покуда придет время меня сменить.
Перестукивали на стыках рельс колеса, вагон покачивался из стороны в сторону, покачивался фонарь над дверью, и тот, что висел над столом главковерха. Подложив локоть под голову, Иван Ситный смотрел на бывшего учителя словесности и поражался перемене, которая произошла с лицом этого человека за недолгие годы. Оно возмужало и как-то затвердело, что ли? Сейчас этот человек был не то что сухощав, но лицо его как будто удлинилось. Впрочем, несмотря на небольшие усики, он был по-прежнему молодой и такой же подвижный. Вот и сейчас, оставив карту в покое, он прохаживался по вагону и о чем-то, видать, сосредоточенно думал: морщины пересекали его лоб, губы были плотно сжаты. О чем он думал, этот человек, судьба которого была столь необычна?.. Иногда Николай Васильевич пристально вглядывался в друга своего, Ивана Францевича, и тогда тот закрывал глаза, делая вид, что спит.
Главковерх вышагивал по вагону на своих сильных ногах, время от времени подходил к темному окну, прижимался к нему, будто старался разглядеть за этой темнотой продолжение линий, начертанных на карте. Где-то там, в ночи, ему противостояли царские генералы с их огромным военным опытом, диктовали приказы, грозили немедленной расправой тому, кто подчинится воле вновь назначенного главковерха. «Ничего, — бормотал Николай Васильевич, — где недостанет у нас военной выучки, возьмем выучкой революционной». И снова начинал стремительно выхаживать по вагону. Казалось, даже сон был подвластен этому очень выносливому человеку.
«И откуда у него такая упругость берется? — недоумевал Медведяка, — я бы на его месте сейчас залег на диван и спал».
— Ничего, господин генерал, — проговорил Николай Васильевич, взял красный карандаш и обвел на карте город Могилев, потом решительно перечеркнул этот круг крест-накрест, — я не стану с вами церемониться.
Он сидел за столом насупившись. Вид у него был неприступный, решительный, но в голове его теснились думы тревожные: а вдруг Духонин добровольно не уйдет с поста? Его понять можно: привык сам отдавать приказания, а тут какой-то безвестный прапорщик смеет… Николай Васильевич представил себя на месте генерала… Нет, не хотел бы он быть на его месте!
«Итак, в распоряжении ставки, — размышлял первый советский главковерх, — четыре ударных батальона. Это — в Могилеве. Пятый — в Жлобине. Батальон Первой Финляндской стрелковой дивизии. Общая численность — две-три тысячи штыков, полсотни пулеметов… А что имеем мы? Сводный отряд моряков-балтийцев, два эшелона Литовского полка, еще отряд под командой Сахарова плюс передовой разведывательный отряд. Двинуты части в обход Могилева с юга на Гомель и Бобруйск. С запада на Оршу идет Минский революционный полк и блиндированный поезд. Таким образом Могилев берется нами в клещи с севера, запада и юга. Только на Смоленск и Брянск может ускользнуть Духонин, но и там его должны перехватить революционные отряды…»