— Убег, гад, убег! — вскрикнул он и заметался по перрону, выскочил к эшелонам. Ему на миг показалось, что Белонравов скрылся в салон-вагоне. Он кинулся туда, хотел влезть, но, наткнувшись на дуло винтовки Ивана Ситного, отпрянул, нырнул под вагон и забрался в тамбур с другой стороны: дверь была не замкнута.
— Тебя откуда вынесло? — изумился Медведяка. — А ну откатись! — Он прижал Шиночкина к стенке тамбура и погрозил пальцем: — Не балуй! Не видишь разве, что здесь штабной вагон самого верховного командующего?
— А мне плевать на всяких верховных! — ощерился Шиночкин. — Да по мне пусть хотя вагон государя императора, а эту сволочь, которая здесь схоронилась, я из-под земли выну и изничтожу! — он рванулся к двери вагона. В руке Ситного остался хлястик шинели.
— Тихо, да тихо ты, дура, — попытался урезонить взбешенного солдата Иван, — сам главковерх разъяснял, чтобы самосуда не устраивать, а ты рвешься, как несознательный алимент. Двигай, а ну двигай!
Пока он увещевал обозленного Шиночкина и наконец вытолкнул его из тамбура, у вагона собралась порядочная толпа солдат, матросов и штатских. Между ними, размахивая длинными руками, толкался какой-то матрос в широченных клешах и выкрикивал:
— Пускай выйдет генерал Духонин, мы с ним поговорим!
Некоторые вторили ему:
— Подавайте нам Духонина, чего вы его прячете?
— Выходи, ваше превосходительство, нам до тебя дело есть!
Николай Васильевич приказал коменданту поезда — матросу гвардейского экипажа Приходько:
— Пойдите успокойте людей, скажите, что бывший главковерх у меня в салон-вагоне и ему незачем выходить.
Толпа не послушалась коменданта, тогда Николай Васильевич поспешил ему на помощь. Его властный голос заставил угомониться особенно крикливых:
— О чем вы шумите? Духонина мы отвезем в Петроград и поступим с ним согласно распоряжению Совнаркома. Он предстанет перед революционным судом. Расходитесь, товарищи.
Это подействовало, толпа поредела, но через некоторое время начала собираться снова. Горлопан-матрос забрался на площадку, схватился с Иваном Ситным, крича, надрывая голос:
— Братцы! Они в сговоре, братцы! Увезут, а потом отпустят на все четыре стороны, как он сам уже отпустил белую контру — генералов Корнилова, Деникина и прочую белопогонную сволочь!
Толпа внимала ему, время от времени выплескивала из себя разрозненные возгласы:
— Правильно!
— Своим судом надоть!
— Не допущать увоза!
— Слушай сюда! — выворачивался наизнанку горлопан, отталкивая выскочившего из вагона коменданта Приходько. — Кончай митинговать, дверь в тамбур с обратного заду не заперта, вылущим генерала, пока не подали паровоз и не выдернули Духонина из-под самого нашего носа!
Возбужденная толпа качнулась раз-другой из стороны в сторону и ринулась на вагон, сопя и всхрапывая, полезла в тамбур на часового. Тот отпихивался изо всех сил прикладом. А что тут поделаешь? Не стрелять же, к примеру, в этого лупоглазого солдатика, охрипшего от крика.
— Куда, да куда же ты прешь? — ярился Иван Ситный, наступил на чьи-то пальцы — раздался дикий рев, толпа загудела. Еще мгновение, и Медведяка был бы смят, но в это самое время из вагона в тамбур вышел Духонин. Его серое лицо, остекленевшие глаза и плотно, в ниточку, сжатые губы произвели странное впечатление: будто в проеме тамбура появился мертвец. Толпа отхлынула, а он поднял руку.
— Товарищи, я… — успел сказать Духонин и осекся: матрос, вырвавшись из рук Приходько, толкнул генерала, и тот вывалился из тамбура, но остался на ногах. К нему подскочил Шиночкин, который успел два раза обежать эшелон, увидел, что это не Белонравов, пронзительно закричал:
— Это не он! Это не он!..
— Как так не он?! — взревел матрос. — Он это, братцы, сам генерал Духонин переодетый, не упускай его, братва! — Он рванул за воротник генеральского пальто — Духонин ткнулся ничком в шпалу. Тотчас десятки рук метнулись к упавшему, послышался треск раздираемого сукна, генерала подняли и вытряхнули из пальто. Кто-то сунул ему штык в спину…
В несколько минут все было кончено, а через четверть часа у штабного вагона не осталось ни одного человека.
36
В шесть часов вечера Мирон Седойкин, посланный главковерхом, настойчиво постучал в двери квартиры генерала Бонч-Бруевича. Когда ему открыли, он вошел и тотчас как бы заполнил собой все помещение. В бескозырке, полушубке, который ему с трудом подобрали в каптерке, со штыком, он выглядел очень внушительно. Шоркнув прикладом о сапог, он замер на некоторое время, огляделся. Два генерала и дама до его появления мирно пили чай, и, казалось, то, что происходило за окнами этой богатой квартиры, их совершенно не касалось. Стеснительный от природы Седойкин несколько смутился, увидев даму, украдкой глянул на свои яловые сапоги, на рукав полушубка, который был так грязен, будто его пытались чистить сапожной щеткой, спросил излишне басовито и грубо: