Я начала говорить про Тео. Сказала, что он кажется мне очень, очень усталым. Что ему все труднее сидеть на уроках. Он несколько раз спускался в медкабинет, на последней контрольной не смог ответить ни на один вопрос. Она сначала будто бы не хотела меня понять: отметки же у сына нормальные, так в чем проблема?
Я сказала:
— Проблема, госпожа Любин, в том, что ваш сын нездоров, с ним что-то не в порядке. Речь не об умственных способностях, а об общем состоянии, о том, что ему все труднее сконцентрироваться.
Она несколько секунд смотрела на меня. Пыталась оценить, насколько я опасна, наверняка прикидывала, можно ли осадить меня сразу: вы преподаватель, это вас не касается.
Она заговорила негромко и твердо: в профессиональном общении такой тон обычно довольно эффективен.
— С сыном все в порядке. У него переходный возраст и проблемы с засыпанием, потому что наверняка слишком много времени сидит в гаджетах, теперь вся молодежь такая.
Я так легко не отступаю:
— Рановато для двенадцати лет.
— Через несколько дней будет тринадцать.
— Вы знаете, какую жизнь он ведет у отца? Соблюдает ли режим?
Она набрала воздуха в легкие и потом ответила:
— Муж оставил меня шесть лет назад, мы больше не контактируем.
— Даже по поводу Тео?
— Да. Он большой мальчик. Живет по очереди то у одного, то у другого.
— И ему такая жизнь подходит?
— Это была просьба бывшего мужа, чтобы сократить алименты, кстати, он их вообще теперь не платит.
Я чувствую, как во мне закипает слепой гнев по отношению к этой женщине, как меня охватывает что-то темное, яростное, неуправляемое. За ее хрупкой внешностью чувствовался железный костяк, мне хотелось вытащить ее из зоны комфорта, пробить оборону.
— Вы не разрешаете Тео принимать участие в культпоходах класса. Жаль, конечно, потому что совместные мероприятия — важная часть сплочения школьного коллектива.
Она удивилась так сильно, что вряд ли это могло быть наигранным.
— Вы хотите сказать, он не ходит с классом в культпоходы?
— Вот именно. Ни разу не ходил. — Мне хотелось пойти дальше, выбить у нее почву из-под ног. — Если проблема в деньгах, можно обратиться в канцелярию за компенсацией…
Она повысила голос, чтобы прервать меня:
— Деньги не проблема, госпожа Дестре. Но когда он у отца, расходы должен нести отец.
Несколько секунд в воздухе висело эхо сказанных слов.
— И еще завуч удивляется, что вы никогда не посещаете родительские собрания.
— Я не хожу на них, потому что там есть риск столкнуться с бывшим мужем… Я… Для меня это было бы очень тяжело.
— Вашего мужа мы тоже ни разу не видели, я даже не уверена, что он в курсе этих собраний, ведь вы не потрудились дать нам его координаты.
Она на секунду опешила. Она пыталась понять.
— Бумаги заполнял Тео. В начале года, когда он сказал мне подписать листы персональных данных, я действительно обратила внимание, что не вписан адрес отца, но он сказал, что потом добавит.
Я почувствовала, что она дрогнула. Сомнение заставило систему обороны дать трещину.
Мне захотелось добить ее, в голову лезли какие-то язвительные замечания, которые я едва сдерживала — много лет со мной не случалось ничего подобного.
Эта женщина не защищала своего ребенка, и это выводило меня из себя.
— Ваш муж проявлял склонность к агрессии?
— Нет, совсем нет. Почему вы задаете мне этот вопрос?
Я вышла за красные флажки — линия осталась уже далеко позади.
— Знаете, мадам Любин, когда детей обнаруживают в яме или вынимают из петли, вопросы задавать поздно.
Она смотрела на меня так, словно в меня бес вселился. Оглянулась в поисках поддержки или свидетелей. Но в этом кабинете для практических занятий, белом, отделанном кафелем, мы были одни посреди защитных ковриков и микроскопов, в воздухе витал запах хлорки, немного напоминая больницу. У дальней стенки над раковиной четко, как метроном, капал кран.
И тут без всякого предупреждения она закрыла лицо руками и расплакалась. Я оторопела и стала неуклюже сдавать назад:
— Послушайте, несколько наших преподавателей отмечают, что с Тео что-то не так. Он ведет себя скрытно, уклончиво. Он может сорваться.