В Хааре наступило утро. По улицам ходила чуткая стража. Перед Цитаделью торчали насаженные на пики руки, ноги и голова Абеля Гана, и бродячие псы слизывали со снега последнюю замерзшую кровь. Флага над Цитаделью не было эмандский штандарт теперь считался оскверненным. В королевские мастерские поступил заказ срочно вышить по белому полю ель и звезды, что изрядно напоминало герб Аргареда, только звезды добавили и корни к ели. Впрочем, это знамя собирались вскорости сменить на хоругвь с ликом Силы, только, конечно, вышивать ее будут не швейки из мастерских, а благороднейшие девы и жены из тех, кто не сгинул в блудилищах. А из блудилищ вызволять сложнее, чем из тюрьмы. - сводники прячут и перепрятывают, а то и убивают девок, чтобы спасти свою шкуру и грязные горшки с монетами, плаченными за девичью честь и женскую добродетель.
В серую рань магнаты подъехали к дому примаса Эйнвара, что стоял сразу за собором.
Эйнвар в эту ночь не спал - шагал в темноте по опочивальне, где просторное высокое ложе смирения ради стояло не посередине, а у стены, покрытое тонким небеленым льном, которым, впрочем, немногим уступал шелку. Теплое одеяло было выделано из нежнейшего белого руна, снятого с ягнят. Подстилки из такого же руна были на старинных стульях и на длинной узкой скамье возле входа. С высоких и узких книжных сундуков свешивались маленькие гобелены с вытканными сюжетами из Откровений, обшитые по краю жемчугом. Работа была древняя, и тоненькие фигурки праведников казались стоящими на цыпочках. Стены в опочивальне были просто хорошо побелены и лишь в двух местах украшены картинами в остроконечных резных рамках с колоннами и химерами. Картины эти сами в предрассветной мгле были неразличимы.
Дверь скрипнула, Эйнвар вздрогнул и обернулся. На пороге стоял беловолосый служка со свечкой. Огонек озарял его серо-стеклянистые, всегда полуопущенные глаза.
- Священнейший, к вам пожаловали господа магнаты.
- Скажи им, что я сплю, сын мой, - ответил примас.
- Говорил, уже говорил, священнейший, они и слушать не хотят. Сюда грозятся подняться.
- Ладно, Бог с ними. Помоги облачиться, Снау. Он надел теплую узкую рубаху из шерсти и сверху роскошную бархатную ризу, к которой полагались нарукавники из тусклой парчи с вышитыми жемчугом буквами. Голову причесал мокрым гребнем, чтобы волосы не торчали, покрыл бархатной шапочкой с аметистами.
Ранние гости угрюмо толпились возле сереющих окон узкой приемной палаты, украшенной несколькими статуэтками в пол человеческого роста с позолоченными нимбами.
- Доброго утра и мир вам! - поздоровался примас, неспешно стуча посохом.
- Кому доброе, кому не очень, - ответил, выступая вперед, Аргаред. Темные подглазья на бледном лице выдавали, что он провел бессонную ночь. - Будет ли добрым для вас, вам решать.
- С чем вы пришли в мое обиталище? - Эйнвар кротко опустил горячие глаза южанина.
- С просьбой. Нам известно, что вас любит чернь. И вы должны прочесть им поучение, которое призывает к смирению и осуждает Беатрикс. За что? Придумайте сами. Вам лучше знать ее грехи. Безумства кончились, и все возвращается на круги своя. Так и внушите им - ведь, кажется, и ваш Бог благоволит тем, кто у власти. Нам нужно, чтобы простолюдины были тихи, как мыши. И если что окажется не так, с вас взыщется.
- Осмелюсь прежде напомнить, господа, о моей маленькой заслуге. - Примас отступил с нежной улыбкой. - Когда-то я с Божьей помощью защитил господина Эзеля от гнева черни. Не обращайтесь же со мной, как с наймитом. Я служу Богу, а не произношу оплаченные речи, как законник.
- Простите, примас! - Эйнвару показалось, что Окер скрипнул зубами. - Нам надо было объясниться с вами быстро и ясно. Относительно Эзеля разговор еще будет, - и не думайте, что вам сойдет с рук то что вы обратили его в свою людскую веру. Впрочем, за спасение его жизни мы вам признательны.
- Господин Аргаред, - Эйнвар склонил голову набок, - я забыл вам сказать, что мой Бог не всегда принимает сторону власти. Иногда он становится на сторону обиженных, и тут уже я не в силах ничего сделать, если он начнет говорить моими устами совсем не то, что хочу сказать я. Но поучение я прочту. Прочту, как вы просили.
Толпясь, гости вышли, и, едва дверь заслонила спину последнего, лицо примаса перекосилось и он топнул ногой в пол.
"Поучение? Ну, будет вам поучение... Надменные скоты! Бог покупается и продается. Но свою власть, господин Аргаред, я вам ни за какие дары не отдам, вы уж простите. Воителей Бога призову на вашу голову... - Он остановился. - С чего это я так осмелел? Они могут попросту меня прикончить..." Он так и не нашел объяснений своей смелости, сел за пюпитр, приказал принести письменный прибор и стал сочинять поучение.
- ...Бог всегда на стороне власти, потому что и сам Он - великая власть. Но лишь та власть воистину велика, что правит сердцами. Поэтому Бог с тем, кто в ваших сердцах, дети мои. Сильные могут приказать вам вместо тьмы видеть свет и вместо черного - белое. Вы подчинитесь их силе. Но в сердце вы все равно будете
знать правду. - Людское скопище шумно дышало ему в лицо. Свечи мерцали из приделов слезящимся желтым огнем.
- ...Скажите же мне, кто ныне в ваших сердцах, дети мои? Чье имя теплится на устах ваших? Чье имя шепчете вы своим детям? Это имя лучшей из дочерей человеческих, и оно пребудет в сердцах наших вечно, ибо с ним Бог.
Кто-то выскользнул из задних рядов в двери. Шорох шагов был явственно слышен в тишине собора. Слова примаса наполняли бодростью маленькие сердца, заставляя их биться твердо и сильно. Эйнвар уже сказал все, что было написано в пергаменте, теперь он говорил от себя, слова исторгались из взбудораженных глубин его души. Он больше не прятал имен за аллегориями и иносказаниями, глаза его стали влажны, лицо вдохновенно.
- ...Говорят, она виновна и многогрешна. Но единственная вина ее чрезмерная доверчивость. - Внутренним взором он увидел, как она скорчилась на голых камнях - спина и плечи изорваны плетьми, на запястьях кровоподтеки и синяки от стальных оков. - Воистину упрекнуть ее можно лишь в том, - продолжал примас, - что доверилась человеку, который долгое время был ей вернейшим слугой и первым другом, а ныне стал заклятым врагом. За такое предательство проклятие вечное нечестивому Родери Раину, ибо нет гнуснее деяния, чем предать свою госпожу! Проклятие ему! Проклятие с этого амвона! - Эйнвар уже не помнил себя, не слышал своих слов, перед его ослепшими глазами плакали желтые от свечного огня лица, дым поднимался к синему алтарному куполу. Негромкий голос примаса язвил и жег слух прихожан, и было ясно - ЕГО УСТАМИ ГОВОРИЛ БОГ!
Тут двери с грохотом распахнулись, загудели не хуже набата, по проходу, расталкивая прихожан, побежали ландскнехты с мечами наголо и помчался всадник, вытаскивая из ножен двуручный меч.
- Замолчи, раб! - грянул под сводами искаженный забралом голос. - Замолчи, не то жизни лишу и Бог не спасет! - Он несся с громом и лязгом - чудовищная стальная башня, - намереваясь въехать в алтарь.
- Проклятие тебе, Родери! - Страшный голос Эйнвара перекрыл бряцание железа. Даже ландскнехты остановились. - Проклятие тебе, полукровка и предатель! Проклятие! Проклятие! - Эйнвар отступал к алтарю, простирая посох рукоятью вперед, весь вытянувшись от небывалого неистовства. Тут конь, повинуясь шпорам, прянул, сверкнул огромный клинок, и примас рухнул навзничь на камни. Убийца снял шлем - это и впрямь был Родери. Люди ахнули. Предатель поднял меч, оставшийся чистым - столь стремителен был удар, - обвел окружающих безумным взором и выехал шагом, уведя за собой ландскнехтов.
- Священнейший примас, священнейший примас... - Прихожане, всхлипывая, суетились вокруг распростертого тела, не решаясь к нему притронуться. Лишь одна бродяжка, вся в морщинах, с висящими из-под кагуля пегими космами, смело сотворила беззубым ртом молитву и сняла с головы примаса разрубленную пополам митру. Одной рукой придерживая висевший на шее покаянный булыжник, другой рукой она ощупала рану, потом подняла голову и сверкнула сквозь морщины маленькими глазами:
- Ничего, Бог спас. Кость не тронута. Снегу дайте приложить и воды несите - после такого всегда пить хотят. И позовите из его дома людей, а то вон весь клир со страху разбежался.