Ему чудилось, что в круг входит принцесса в серебряной лунной маске и слезы ее текут по серебру, застывают на платье маленькими мерцающими камнями. Потом ее образ истаял. Под рокот струн, негромкий и угрожающий, возникло другое видение: Беатрикс - с пеной. у посиневшего рта, с черными мокрыми глазами животного, - она хватала скрюченными пальцами воздух, задыхалась, корчилась в неистовой звериной жажде жить...
И вдруг все рассыпалось - он увидел напротив себя ее нынешнее спокойное лицо с пустыми глазами. Авенас искоса глядел на нее - влюбленно. Живая и гордая краса его была еще явственнее. Почему, почему же он не замечает ее лживость? Почему не ищет равную себе для служения? Почему остановился и не хочет видеть ничего дальше глаз Беатрикс? А она через несколько минут прошепчет ему, нарочито запинаясь (якобы от волнения), что героиня этих баллад...
Вокруг, подпирая щеки, вздыхали растроганные предатели.
В припадке внезапного гнева Эринто хотел оборвать песню бессмысленным воплем и швырнуть лютню об пол - но лишь крепче сжал ее и допел до конца, сказав глухо: "У меня нет более песен для вас".
Зашелестели хлопки, вспорхнули к потолку вздохи, прозвучали сказанные вполголоса хвалы.
Руки Беатрикс (левая тонкая, белая, прекрасная, правая - в большой красной перчатке) не шевельнулись. Она только закивала головой в короне. Корона была ей к лицу - тяжелая, с мертвенно-тусклыми камнями неестественной величины.
- Что хочет в награду Золотой Голос Святых земель? - послышался обычный вопрос.
- Беседы наедине с владычицей Эманда, - сказал Эринто быстро и глухо, чтобы не успеть испугаться.
Беатрикс улыбнулась с приличествующим случаю изумлением.
- Престранное, хотя и невеликое требование. Он против воли восхитился легкостью, с которой она играла любую из своих ролей. Краска придавала притворству достоверность. Она встала, кивнула зардевшемуся Авенасу и левой рукой дала Эринто знак следовать за ней. Они вышли в темную холодную галерею крытый мостик между близко стоящими башнями, освещенный одним факелом. По кирпичному полу тянуло сквозняком. Отблески пламени прыгали по смолянисто-черным чешуйкам мелких стекол. Беатрикс обернулась - в мятущемся свете огня лицо ее постоянно менялось, точно сотни обличий скользили по нему и не могли удержаться.
- Что тебе угодно?
- Перестань притворяться. - Он держал лютню на отлете, как некогда лунную маску.
- Я и не притворяюсь. - Голос был низок и спокоен. Кажется, в этот раз она действительно не притворялась. С бесправными пленниками можно играть в открытую.
- Сейчас нет. С Авенасом - да.
- Ты ревнуешь?
- Его к тебе.
А "Я не знала, что ты мужеложец!" - могла бы сказать она и рассмеяться громко и торжествующе, но вместо этого сказала тихо:
- Объясни.
- Ты ему лжешь, Беатрикс. Я не хочу, чтобы ты лгала ему. Он недостоин твоей лжи и твоих обольщений, он не игрушка. Он ангел.
"Если он ангел, то сам разберется во лжи и обольщениях, в отличие от тебя, мой милый", - должна была промурлыкать она с довольной издевательской улыбкой.
- Чего же достоин ангел?
- Принцессы. Он достоин принцессы в маске. Его красота столь велика, что рядом с ней может быть лишь, великая тайна, а не твое низкое притворство. Ведь на этом самом месте, в это самое время ты способна лгать ему про Последнюю Легенду, как лгала мне. Я понял твой замысел, понял, к чему были нужны мои песни. И я не хочу помогать тебе в этом, и не буду. Я не допущу. Даже если мне придется умереть.
"Ну и умирай, пожалуйста!" - могла бы ответить она и призвать спрятанных за дверью убийц.
- Я не лгу ему, как не лгала и тебе. Я веду себя: как умею. Я не могу не соблазнять, это у меня в крови.
- И ты соблазняла его рассказами о том, как тяжко тебе приходилось в плену у Аргареда?
Она медленно опустила голову, потом снова подняла.
- ...Ты лежала в пышной постели, время от времени, вздыхая... Ты просила его сесть возле изголовья и начинала говорить замирающим голосом о холодных подземельях, об оковах, о пытках, о безжалостных палачах, доводила его до дрожи, до такого состояния, что ему мерещились на твоих прекрасных руках раны от оков и кровавая пена на твоих губах... - Он замолчал. Беатрикс улыбалась медленно, совсем незло.
- Хочешь, я соблазню тебя тем же самым, Эринто? - спросила она глуховатым голосом. - Ты тоже вряд ли устоишь, поверь. Хочешь? Это недолго. Это действует быстро, очень быстро...
- Хочу. Мне интересно, до каких же пределов простирается твое совершенство? Я жду! - Он опустил лютню на пол.
- Хорошо... - Она сняла с головы корону и поставила ее на подоконник. Корона звякнула, как медный горшок. Потом она, поиграв пальцами возле висков, схватила парик и с силой сдернула его.
Под ним оказались короткие, как у школяра, волосы. Беатрикс встряхнула головой, и они покорно разлетелись, обкромсанные, тусклые, жалкие рядом с пурпуром и золотом ее облачения.
Эринто отшатнулся.
Тогда, с мученической гримасой, она рванула шемизетку надвое - с мелким треском посыпались и раскатились жемчужинки, золотые звенья. Открыв крестообразный ожог на груди и рубцы от ударов плетью, она вильнула плечами, воротник заломился, платье сползло,
Затем она сняла странную перчатку и поднесла к его глазам правую руку как для поцелуя.
Кисть на ней повисла. Пальцы были полусогнуты и неподвижны. На искривленном запястье зияла темная поперечная рана.
Дрожа всем телом, Эринто подставил под эту руку свои ладони и смотрел, смотрел, не веря... Потом тихонько коснулся скрюченных пальцев.
- Они шевелятся, - едва слышно прошелестел голос возле его уха, - плохо пока, но шевелятся. Сухожилие все-таки не задето.
Эринто стиснул губы, сдерживая рыдания, но слезы все равно закапали на искалеченную руку в его ладонях. Беатрикс стояла, обнажив из-под платья увечья, и казалось, что с нее полусодрана кожа, а не это пышное одеяние.
- Они правда шевелятся, правда... Вот... - Пальцы слегка, словно в судороге, дернулись и снова застыли.
Эринто плакал, порывисто вдыхая сквозь стиснутые зубы и стараясь не всхлипывать.
- Пойдем, здесь холодно, пойдем. - Она потянула его в теплую, душистую темноту.
- Сядь сюда. Мне надо сменить платье. - Она запалила от свечи канделябр. Тускло проступил ряд тесных смежных комнаток, в одной из них на соломенном болване было распялено желто-лиловое платье с маленьким вырезом.
- Только не смотри на меня...
- От слез я все равно ничего не вижу. Он отвернулся, плечи его сотрясались. Сквозь гул в ушах слышались тихие голоса, тихие стуки, шаги, плеск. Потом придушенный вскрик и стон. Он похолодел, обернулся. В третьей или четвертой от него комнате Беатрикс сидела в кресле одетая, и голова ее клонилась вперед. Невысокая служанка обмахивала ее краем своей юбки... Он отвернулся снова.
Через некоторое время почувствовал прикосновение к своему плечу... На ней был высокий убор - изогнутый валик из парчи, излюбленный жеманными придворными дамами. Странно, что ей он тоже был к лицу.
- Я забыла корону на подоконнике, - сказала она, улыбнувшись одной стороной рта, словно и не замечала его слез, - и надо вернуться туда. Гости ждут и... Хотя погоди. Я не могу удержаться. Еще одна комната. И последнее из обольщений.
Она привела его к портрету Фрели: из густой, но нестрашной тьмы Фрели глядел искоса, беспечно. На холсте он был как живой - глаза блестели переменчиво, оливковый шелк одежд переливался, тускнея, когда отводили свечу. Беатрикс опустила веки.
- Я не могу смотреть на него долго. Страшно. А вот я. - Она указала на картину на противоположной стене. Там был изображен закат над лиловеющими виноградниками, синие тени ползли по бело-золотому мрамору и задумалась отроковица. На коленях у нее лежал фолиант. Камень на застежке фолианта тлел углем. Солнце отражалось в ее коричневых глазах змеи и птицы, что глядели поверх книги.
- Идем, - она потянула его движением ребенка, - идем же...
- Я не могу, пойми ты, я никуда не могу... - Слезы хлынули сильнее, он захлебнулся, свалился на колени и разрыдался, содрогаясь от жалости к ней, и к себе, и к этому живому портрету мертвеца, и к Авенасу почему-то, - для всех для них не хватало истертого слова "прости!", даже если выкрикнуть его с кровью из разорванного горла.