- Бесплодна... Ну, можно жить и так. - У ног ее блестело сброшенное платье. Она натянула его на себя так же ловко, как сняла, и легким шагом пошла к двери.
Сев в носилки, оба молчали.
- Что же, у меня больше вообще не может быть детей? - Она вертела в руке маску, свет проплывал по ее открытому лицу.
Ниссагль не отвечал, вслушиваясь в волны криков с Огайли. Бега там еще не закончились. Потом жестко сказал:
- Стало быть, не можешь.
- Еще поглядим, что медики скажут.
- То же самое. - Он говорил раздраженно, с силой нажимая на каждое слово. - Это Аргаред сделал тебя бесплодной. Навсегда. - Он смотрел ей прямо в лицо, злобно, словно хотел довести до слез. Но его слова не вызывали боли, только жалость - и не к себе. К этому вот, маленькому. Это у него никогда больше не будет детей. Это его она не любит. Это он ростом ей по плечо. Она протянула руку и задернула занавески.
- Зачем? - спросил было он, но понял прежде, чем она ответила.
На следующий день, прислонившись к дверному косяку в обитой дубом приемной и не трудясь застегнуть на груди утреннее одеяние из темного шелка, она глядела, как медицинский консилиум, не смея морщиться, по очереди пробует на язык ее мочу из плоской хрустальной чаши. Подумалось, что от отвращения они, вероятно, не могут ощутить вкуса. И еще - что у бесплодной моча должна быть пресной, как вода. Она тихонько засмеялась, облизнув губы. Осознавать себя физически пустой доставляло ей непонятное, хотя и с привкусом горечи, удовольствие. "Ты ущербное существо", - сказал ей Эринто. Теперь она такова в полной мере.
Доктора неспешно шептались. Слышались смутно знакомые ей по книгам термины врачебного искусства. Многие почтенные доктора медицины уже успели украдкой освежиться ароматическими пастилками. Она продолжала посмеиваться. Потом перестала, вспомнив, что было вчера с Гиршем, когда она задернула занавеси на носилках. Если бы разрыдался, еще ничего. А он упал на подушки ничком и всю дорогу до Цитадели ни слова, как умер. И дотронуться страшно.
В уме ее сам по себе стал складываться некий вердикт. Чеканно, строчка за строчкой. И было редким наслаждением сочинять его самой, плотно пригоняя слово к слову. Сочинив вердикт до конца, она ушла в круглый раззолоченный кабинет и села записывать, сладостно вычерчивая крупные наклонные буквы, оттененные ровными утолщениями от нажима на перо.
Тем временем врачи, солидно и горестно покачивая головами, пришли к выводу о печальном и необратимом изменении в ее естестве.
Глава десятая
НА ЗОВ
"Именем ее королевского величества объявляется, что по истечении седмицы... - Колокольная площадь, что перед большим собором, казалось, вся гудела от ликующего голоса герольда. Небо было синим, повсюду пестрели яркие одежды - лето, по обычаю, было временем обнов. - ...по истечении седмицы в своих владениях будут преданы казни недостойные и презренные Лээлин и Элас, урожденные Аргаред, за то, что запятнали себя ужасающими преступлениями против ее величества. Во искупление оных преступлений будут они сожжены на медленном огне в виду замка Аргаред. а соумышленники их повешены на плотах и также на деревьях леса Аргаред. Сам же лес будет предан огню, равно как и замок, дабы земля не носила следов этого мерзостного рода".
Родери, Раин кисло улыбался одной стороной рта, стоя у раскрытого окна в своем доме. Окно как раз выходило на Колокольную площадь.
Дела Раина при дворе шли неважно. Королева окончательно предпочла всем Ниссагля, нигде без него не появлялась и была с ним на людях прямо-таки до неприличия нежна. Это уже не бесило, как прежде, лишь усиливало ненависть, которая копилась неумолимо и должна была когда-нибудь выплеснуться. Вероятно, именно ненависть внушила Родери престранную мысль, которая целиком сейчас им владела.
Душу его не отягощала толком ни одна вера. Он презирал Бога простаков за всепрощенчество, а Силу не принимал из неприязни к Этарет - это учение оставалось для него малопонятным и чуждым. Зато он с большим уважением относился ко всяческого рода суевериям, верил в приметы, ведовство и колдовство, в черную магию, и даже сам иногда упражнялся во всем этом, когда желал подшутить над кем-нибудь.
Именно такую шутку, правда на сей раз довольно-таки злую, он готовился сыграть с Аргаредом: он собирался пронизать мыслью расстояние и таким способом известить врага о беде с его детьми. Если бы это удалось сделать, Аргаред успел бы появиться в Хааре до начала казни. То, что Аргаред и ему приходится отцом, Родери не особенно трогало. Затея казалась занимательной игрой.
Вспоминая то, что он знал о колдовстве, Раин сразу отверг сложные обряды ведьм из простонародья, от которых было много шума и мало толка. Смутные представления об этаретских магических церемониях тоже не давали подсказки он слишком мало знал. Даже если в конфискованных книгах и можно было бы найти подходящие заклинания, Этарон он все равно не понимал.
Здравое чутье подсказывало ему, что не надо ничего усложнять. Были бы только желание, сознание и воля. Правда, требовался и какой-нибудь усилитель талисман, шар или зеркало. Талисман и шар казались наиболее недоступными подобные вещи пришлось бы выискивать в темных норах лавчонок Нового Города, пререкаясь с крючконосыми торговками и рискуя потерять все, что может потерять дворянин. - от кошелька до чести и жизни. Оставалось зеркало, и этот вынужденный выбор тешил Раина тем, что посредством домашнего, да к тому же женского предмета обихода можно совершить то, на что другие тратят множество воска, слов, а то и крови, например Шарэлит, всемогущий идол которых за исполнение желаний не берет иной платы, и чем важнее дело, тем больше крови ему надобно.
Посмеиваясь над собой, но и наполовину уверившись в серьезности предстоящего предприятия. Раин отыскал в доме пустую и тесную комнатенку, Бог весть для чего устроенную строителями. В ней было узкое окно под сводчатым потолком, голые неровные стены и холодный пол. Он перенес туда высокое серебряное зеркало, кресло, затворил двери и уставился в глаза своему отражению.
Он не загадывал специально кого-нибудь увидеть, он сам толком не понял, как возникло из мерцающей сизой пустоты строгое красивое лицо с лучистыми глазами, густые завитки пепельных волос над сияющей белизной лба, как бы облитые блестящим атласом плечи, сложенные на груди руки.
Окер встал перед ним во весь рост - так ясно, что Раин боялся шевельнуться.
Очень медленно, очень осторожно, по капле он начал переливать в сознание жертвы свои мысли. Это были изощренные намеки, подсказки, двусмысленные насмешки - Раин испускал их из себя, чувствуя, как что-то горячо щекочет лоб изнутри, и это ощущение уже едва возможно было терпеть.
Комната с неподвижным отражением в зеркале уже давно бессмысленно отпечаталась в его опустевших, словно повернутых внутрь глазах. Раин поймал себя на том, что дышит тяжело, словно после совокупления, и вдруг вспомнил, что это зеркало пришло к нему из аргаредского дома - по чеканной раме бежали сухопарые волкоподобные звери - какие-то давние жители легендарного Этара. выложенные из матово-белого перламутра. У него слегка закружилась голова при мысли об этом совпадении. Что оно может означать? За дверями слышались голоса - вернулась из собора мать, дама Руфина, и искала его. Снова сядет за вышивку, будет молчать и смотреть укоряюще. Но он ничего не может сделать. Власти не стало.
Маленькая Лээлин в бархатном платьице цвета весенней травы сидела возле костра и тихо чем-то играла. Золотистое нежаркое пламя мягко стелилось в непроглядной чернильной ночи. До самого горизонта не видать было ни огонька под низким черным небом. Это была не земля, а один из миров, судя по плотности мрака - нисходящий. Пламя высвечивало только близкое - платье и личико Лээлин, да еще расшитый край его столы. Как они с Лээлин здесь оказались и зачем? Он этого не знал.
Лээлин играла. Он пристально следил за ней. Что-то в ее игре было страшное, но оно ускользало от понимания. Пламя нежно тянулось к ручкам Лээлин, извиваясь нежаркими искристыми языками.
В середине ночи Окер Аргаред с диким криком вскочил на постели, задыхаясь и смахивая с лица ледяной пот.
В углу завозился и заворочался оруженосец, подошел, стал что-то спрашивать... Он не слышал.