И вот твой лик сияет светом новым,
И я склоняюсь пред венцом лавровым,
Тебе судьбой дарованным в веках.
ШЕКСПИР
Второй Сонет
Посв. В. И. Базанову
Титан любви, Сикстинская Капелла
Поэзии, мистерий крестный ход,
Где в элевзинских таинствах народ
Искал души, не забывая тела, –
Как тетива тугого самострела
Звучит, стреле смертельный давши лёт,
Так он, в веках неузнанный, живет
В величии безвестного удела.
Ты хочешь знать, какою силой странной
В моих стихах горит огонь нежданный,
Что в них волнует и зовет? Молчи.
Прочти его – и ты узнаешь севы,
Моей души взрастившие напевы:
В твоих руках – стихов моих ключи.
«И ты мне сделалась запретной…»
И ты мне сделалась запретной,
Струя кипучего вина!
Твоею влагой искрометной
Уж не налить бокал заветный,
Не осушить его до дна.
Простите, шумные тревоги
Веселых дружеских пиров!
К вам благосклонны будут боги;
А я, стоящий на пороге,
О вас заплакать я готов.
С вином – шумливее собранья,
Острее стрелы эпиграмм,
Свободней дружбы излиянья,
Любви пленительней признанья,
Вернее доступы к сердцам.
Как часто пьяного Амура
В вине за крылья я ловил,
Как часто день, прошедший хмуро,
В чаду вечернего сумбура
Великолепным находил!
И вот, пришла пора иная:
Былые неги забывай;
Прощай, о пена золотая,
Прощайте янтари Токая,
И кровь Бургундского, прощай!
Печален жизненный эпилог,
И сроки близятся в тиши, –
Пора! А ты, от Вакха пылок,
О Заяицкий, друг бутылок,
Мне эпитафию пиши!
ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ ЗАКУРИВАТЬ ТРЕМ ОТ ОДНОЙ СПИЧКИ СРАЗУ
С высоких гор спустились до Ирана
Суровые пришельцы диких стран;
Их ордами раскинут шумный стан,
Где зацветут напевы Тегерана.
Огни сверкают в полосах тумана,
Для вещих глаз расходится обман, –
И взорам мудрых путь неложный дан:
Читать в огнях, как в Ведах Индустана.
И если три огня сплелись в одном,
То знает мудрый: сестры дышат злом,
Вы трех костров не зажигайте пламя!
И если три звезды, прорезав ночь,
Летят с небес, от врат Ормузда прочь –
Ломать шатры, бежать, и прятать знамя!
КОБРА
Где тихих рощ неведома услада,
Где древние раскинулись леса,
Где ядом трав исполнена роса
И на цветах дрожат росинки яда,
Где ветви пальм – могучая преграда,
Сокрывшая от взора небеса,
Где вольный ветер полнит паруса
Могучих туч, отцов грозы и града;
Где по тропе, заросшей и неверной,
Бредут слоны своей походкой мерной,
Где ветер веет радостен и добр –
Там иногда внезапно молкнут шумы,
Смолкают птицы, в чащи мчатся пумы:
То гордый царь ползет могучих Кобр.
СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ
ОТРЫВОК
Когда идет на запад от востока
Светило дня, труда не начинай,
Начни его, когда веленьем рока
Огни небес засветятся высоко
И в тишине раздастся тихий лай
И трижды пронесется, – лишь тогда ты
Возьми пергаменты и, не бояся мглы,
Надев ума таинственные латы,
Читай круги, фигуры и углы.
И если ты могуч своей душою
И если рок тебе познанье дал,
Трудись и верь – восстанет пред тобою
Великий Лев, бессмертия кристалл!
«Старый двор зарос травою…»
Старый двор зарос травою,
Старый дом как будто болен,
И несется над рекою
Звон прощальный колоколен….
«Я прошлого порвал трепещущую нить…»
Я прошлого порвал трепещущую нить,
Пора разбить алтарь былой моей святыни
И нежной Цинтии объятия забыть
В безумных оргиях египетской богини,
Пора сорвать цветы торжественных венков
И растоптать их в прах в веселой, шумной пляске.
Пусть обовьются мне, как змеи, вкруг висков
Кибелы яростной священные повязки.
О, Берицинтия, я болен, я устал,
Приди за мной на склоны Геликона,
Пусть оглушит меня твой пламенный кимвал,
Пусть улыбнется мне мертвящая Горгона!
Пусть унесут меня покорные жрецы
К подземной сырости таинственного крипта
И на гробу моем осыпятся венцы
Из лавровых ветвей и листьев эвкалипта!
НОЧЬ
Луна садится тусклая в туман.
Ни огонька в белесоватом небе,
Ни облаков. Как белая корзина,
Небесный свод на землю опрокинут,
И всюду льется тусклый, грязный свет.
Водой тяжелою и черною наполнен
Заснувший пруд в отлогих берегах:
Как будто бы со дна поднялась тина
И с влагою смешался липкий ил.
А за прудом в забытой, старой роще
Проклятым криком стаи воронья
Меня встречают. Сонная деревня
Как будто вымерла от язвы моровой.
За избами тяжелым, гулким эхо
Простор ответствует на стук моих шлее,
И огоньки в болоте потухают,
И только злобно квакают лягушки,
Когда я подъезжаю к ним поближе.
А у гумна привязанная на ночь
Кобыла белая, поднявшись на дыбы,
Заржала вдруг, недоброе почуя.