Елизавета — было ей в описываемую пору 35 лет, — цветущая, пышнотелая, но на удивление статная красавица, вышла из покоев в сопровождении свиты и, милостиво кивая на обе стороны, прошла сквозь строй придворных. Ей кланялись, её взгляда искали.
Увидев невесту, доставленную наконец в Москву, царица остановилась. Шедший рядом с ней фаворит и тайно венчанный муж Алексей Григорьевич Разумовский, склонив тучное тело, спросил вполголоса:
— Что, Лизонька?..
Решительно протянув ему знаки власти — скипетр и державу, императрица приказала:
— Передай, чтоб на место поклали. Приём на сегодня окончен. — После чего бесцеремонно и придирчиво с ног до головы осмотрела немецкую принцессу.
Тоненькая и хрупкая, совершенно потерявшаяся в складках и бантах платья, та стояла ни жива ни мертва, видя только возвышающуюся над ней мощную и ослепительную русскую красавицу, — книксены получались как бы сами собой. Зато уж матушка её ни капельки не робела — моталась в поклонах направо и налево, одаряла всех высокомерной улыбкой, стремясь обратить на себя внимание, — короче, вела себя так, будто вся эта пышная церемония была затеяна ради неё, а не дочери, этой нескладёхи и замухрышки.
Когда приблизилась императрица, герцогиня попыталась первой приложиться к её руке, но Елизавета, глядя сквозь неё — а это она умела делать великолепно, — протянула ладони к юной принцессе и вовсе не по этикету расцеловала в обе щеки, прижав к себе шатнувшееся навстречу худенькое девичье тело. Привыкшая к тому, что царицыны слова всегда к месту и непререкаемы, заговорила властно, обращаясь только к невесте:
— Здравствуй, здравствуй, милая. Эк, худющая-то какая, неужто братец Фридрих на сухарях и воде тебя вскармливал, готовя к свадьбе? Считай, месяц в России, а всё не отъешься. Здоровье-то поправилось? Говорят, жар был?.. Да ничего, русский воздух здоровый, почаще на воле бывай, всю хворь повыморозит... — И вдруг спросила, сощурившись: — Не обижают тебя?..
— Йа, йа, данке шён, данке шён...
Принцесса ни слова не поняла из того, что говорила ей императрица, и совершенно не представляла, как себя держать. Она непрестанно кланялась, беспомощно озиралась, стесняясь этой беспомощности, но видела вокруг только доброжелательные улыбки и ответные поклоны — вышколенный двор сразу сделал нужные выводы из царицыных поцелуев.
Елизавета положила полную руку на плечи Фике, успокоила, снисходительно улыбаясь:
— Да не дёргайся ты, будто пятки поджаривают! Знаю, не смыслишь по-нашему и не разумеешь слов моих, да знаю и ретивость твою в постижении русской речи, доносят, что и ночами долбишь слова... — Она ласково посмотрела на Фике. — Похвально, милая, значит, хочешь быть любезной нам и нашему народу, понимаешь, что не на день, а навек к нам приехала... А то ведь иные и на Руси урождённые языком предков брезгуют и по-российски ни в пень колоду...
— Йа, йа, — согласно закивала принцесса, — пень-колота...
Елизавета рассмеялась от души, а мамаша невесты решила, что самый момент и ей проявить себя. Оттерев дочку локтем, залебезила:
— О, йа, йа!.. Аллее ист гут, шене, шене гут...
Императрица смерила её ледяным взглядом.
— А ты, сударыня, гостья наша дорогая, вперёд особо не лезь, не тебя сватают, то и ножками не дрыгай... Э, погоди, погоди, а что это камешки в твоих ушах будто знакомые? Я, помнится, не тебе их посылала. Шустрая ты, мать, эка шустрая! Алексей Григорьевич, — обратилась она к Разумовскому, — непристойно матери невесты царской быть при ней вроде бы в приживалках. Найдите герцогине какой-нито замок, домишко поприличней, где б она могла сама себе хозяйкой быть, а нянек да мамок своих принцессе дадим! — Снова повернулась к Фике с лучезарной улыбкой: — Вытолкнул вас братец Фридрих, ровно нищих, ну да он известный скопидом — кость огложет и всё смотрит, выкинуть или на завтра оставить. Не горюй, — ласково дотронулась до подбородка принцессы. — Россия всех оденет, накормит и одарит... Как думаешь, пойдут к глазкам твоим эти камушки? — Она вытащила из своего уха серёжку изумрудную и вдела в невестино. — Ишь как личико заиграло! Бери и вторую... Да и грудку бы чем прикрыть, а то худовата, мослы наружу... — Сняв колье, Елизавета нацепила его на тоненькую шейку вконец оробевшей девочки. — Теперь лучше глядишься... — Снова недобрый взгляд в сторону герцогини. — Только ты уж, герцогинюшка, смотри, чтоб я на тебе дарёного не заметила, — вырву с ушами... А ты, Фике, ступай, учись жить своим домом, поправляйся. Придёт пора, смотрины тебе сделаем по всей форме и закону, праздник устроим. Дадим дыму, что чертям станет тошно! А? Дадим дыму?