Анеля решительно притянула Гришку к своему боку. Малец он был рослый и оказался чуть ли не вровень с девушкой. Коснувшись нечаянно плечом высокой груди, отшатнулся, но она ласково провела ладошкой по его затылку, плечам, спине, привлекла к себе, шепнула:
— Не робей, за мной иди...
— Начали!.. — Хор запел. — Анеля, пора, — вполголоса сказал отец, но посмотрел не на неё, а на Грица и кивнул ему.
Гришка подладился к Анелиному голосу и шёл в лад с ней, свободно и радостно, но, когда она взобралась на немыслимо высокую ноту, сорвался, дал петуха.
Хористки засмеялись. Гриц, вспыхнув от стыда, метнулся через барьер, дал стрекача к дверям.
— Гриц, стой!.. А вы, курвы, чего ржёте?.. Тихо!
А Гришка уже был на кладбище, в дальнем углу его, где сплелись в непроходимые кущи заросли вишняка, малины, шиповника, а на полянках-проплешинах сбились в тугой ковёр травы и цветы. Он подобрался к самому крутояру, спускавшемуся к речке, откуда хорошо был виден противоположный низкий берег её, просторный луг, ленты деревьев, которые следовали извивам речки, разрезали луговые просторы и растворялись в голубени неба у горизонта. Чуткое ухо мальчишки уловило стрекот кузнечиков, гуденье пчёл, шорох трав, а над всем этим плыла печальная и сладостная мелодия, нежный и беспомощный Анелин голосок...
— Нехорошо это, барин, не можно...
Гриц встрепенулся от дрёмы при звуках голосов, донёсшихся из зарослей.
— Анелька, я разум теряю, как на тебя смотрю и голос твой ангельский слышу... Ангелочек ты мой...
— Стыдно это... не можно, паночку, не можно...
— Не пан я, я раб твой...
— Ой, что вы, что вы...
— Жёнку в монастырь, моя будешь навек... — Голос отца стал сиплым и прерывистым.
— Барин, паночек миленький, — не то просилась, не то ласкала Анеля.
— Ну, милая, ну, дороженькая...
— Паночку...
Гришка бесшумно пробрался сквозь кусты. Отец и Анеля возились на траве, ноги девушки были бесстыдно заголены, руки сплелись вокруг батькиной шеи. Тот со стоном откинул голову и встретил Гришкин взгляд. Прохрипел, не разжимая губ:
— Уйди... уйди... — и продолжал вершить начатое.
Гришка откатился назад и закувыркался по склону горы.
Кружились небо и земля, темнело в глазах, а в ушах всё звенел и звенел ангельский голос, пел сладко и печально женский хор. Слёзы бежали по Гришкиным щекам, оставляя мокрые следы.
8
— Гриц, Гришенька! — металась по двору мать, вторя крикам ласточек, расчёркивающих воздух над усадьбой. — Гриня, Гриц, где ты?.. Беги скорее в хату, татка помирает... Гриц!..
На возу, стоящем посреди двора, зашевелилось сено, из-под него выбрался Гришка. Был он всклокочен и хмур. Нехотя зашагал к крыльцу, ворча:
— Чёрт его не возьмёт... — но, услышав дружный рёв сестёр, кинулся бегом.
В доме всё было кверху дном, на полу валялись черепки битой посуды, раскиданы подушки, оборваны занавески на окне, перевёрнута скамья — отец побуянил как следует. На столе стояли две четвертные бутылки, одна наполовину порожняя.
Отец, посиневший, со страшно выпученными глазами, лежал на полу, всё ещё сжимая в правой руке арапник, но не тот, что всегда висел в хате для острастки, а охотничий, волчачий, с пулей, заплетённой в кончик. Левая рука и нога его мелко бились. «Будто карась на траве», — отстранённо подумал Гришка. Голова отца лежала тяжело, камнем, на чисто вымытом полу, из угла рта шла пена. Отец невнятно бормотал:
— Его призри... головастый... Гришку, Гришу... девки замуж... Гриш... Гри... смотри... Ты... ты... с того света до... кур... — Речь его становилась всё бессвязней.
Мать, вошедшая следом за Грицем, не плакала. Она отирала тряпицей рот и тоскливо посматривала в окно.
— Не идёт батюшка Василий... Неуж без покаяния отойдёт хозяин наш? — Посмотрела на мужа: — Ишь ты... В последнюю минуту всё шпыняет безвинно... Гриц, к ручке подойди. Вишь, всё о тебе...
Но Гришка стоял в отдалении, неприязненно глядя на умирающего. Девчонки, чуть слышно поскуливая, пугливо жались друг к дружке.
Мать, повнимательнее вглядевшись в лицо хозяина, позвала детей:
— А идя все разом подтянем батьку к кровати.
Только тогда Гришка подошёл к отцу. Вчетвером они подтянули его к кровати, но взвалить наверх не сумели, помогли подоспевшие Лявон и Никишка. Сделав своё, торопливо крестясь и оглядываясь, мужики выскочили из хаты. Только тогда появился высокий и тощий, с неопрятной рыжеватой косичкой приходский священник. Глянув на Потёмкина, деловито спросил: